Танцовщица Гора
Шрифт:
— Господи-и-ин! — задохнулась я.
Возможно, его терпение подходило концу, или, возможно, он решил, что достаточно долго ждал, или же внезапно нашел меня слишком красивой, чтобы сопротивляться своему желанию. Я не могла сказать это наверняка, но с этого момента он начал использовать меня для своего удовольствия, практически не обращая внимания на мои чувства, и не заботясь о моём комфорте.
Я вцепилась в него, пораженная его напором и страстью. Возможно, это было просто ещё одним добрым делом с его стороны, и он решил напомнить мне о моём статусе, о том, что я носила ошейник, что я была ничем, всего лишь рабыней. Для меня это так и осталось тайной.
— Да, Господин! — прошептала я, полностью отдаваясь его ритму и силе.
Подозреваю, что была не первой девушкой, которую вскрыл этот
— Господи-и-ин! — вдруг вскрикнула я, отчаянно вцепившись в его плечи.
Мои ноги задёргались сами собой. Загремела цепь на моей левой щиколотке. Чем ещё можем мы быть, если не вместилищем удовольствий для таких зверей как он, вдруг подумалось мне. Безусловно, рабыня должна быть готова к тому, что иногда её могут использовать совершенно односторонне. Эта особенность сопутствует её статусу. В конце концов, она всего лишь рабыня. И что интересно, большинство рабынь приветствует это, поскольку зачастую они дорожат своей неволей больше чем своей жизнью, ибо они знают, что без этого, и тому подобных условий, они не смогут быть истинными рабынями. Даже такое обслуживание, как это ни парадоксально, они находят возбуждающим и приносящим удовлетворение. Тем более что после того, как женщина пробыла в рабстве какое-то время, ей трудно не стать отзывчивой на любое прикосновение мужчины. Таким образом, девушка зачастую благодарна уже за прикосновение своего владельца, и готова кричать от удовольствия при её использовании, даже когда он ни в малейшей степени не интересуется её ощущениями. Это — часть её рабской беспомощности, быть пленницей своих рабских потребностей.
— Ага, — заинтересованно протянул он.
Как могла я по настоящему ответить ему, этому самцу, только что открывшему меня в алькове гореанской таверны, этому монстру, несколько минут назад сделавшему меня рабыней красного шёлка!
— О-о-о, Господи-и-ин! — пораженно простонала я.
О, я знала, что он был очень терпелив и достаточно добр со мной. Ведь он мог заковать меня в кандалы и просто порвать меня, вскрыв по-быстрому, что ему чувства какой-то рабыни, но он так не сделал. И я был благодарна ему за это. Но тогда, что он делал со мной теперь? Что происходило во мне, что за эмоции начали захлёстывать меня? Безусловно, гораздо позже я поняла, что это было только начало настоящих эмоций, немногим более чем намек на них, но даже в этом случае, в те мгновения я не знала, как мне пережить эти ощущения. Что-то случилось со мной в тот момент, показавшееся мне неправдоподобно, непередаваемо восхитительным, и совершенно отличным, от его простого интимного внимания оказанного мне раннее. Я вдруг ощутила нечто внутри меня, нечто разгоревшееся в глубине моего живота, и теперь казалось охватывавшее мое тело целиком, неясно намекавшее на что-то другое, на существование других эмоций и чувств, ведших напрямую к моей полной капитуляции и подчинению. Мне хотелось поскорее выкинуть из головы и забыть даже мысль об этих ощущениях.
— Ага! — снова повторил мужчина.
Я уже не могла контролировать движения моего тела, или того, что управляло им в тот момент!
У всех нас одна судьба, быть покорёнными и завоеванными, подумала я в то мгновение. Иначе мы просто не сможем быть самими собой!
Зарыдав, я попыталась оттолкнуть от себя мужское тело. Но он лишь ещё сильнее прижал меня к себе. Я боролась, а мои бёдра двигались в такт движением мужчины.
Он рассмеялся. Как же я ненавидела его!
— Что мужчины хотят сделать со мной? — в отчаянии спросила я. — Кого они хотят сделать из меня?
Он не ответил, лишь замерев, провёл пальцем по моему горлу рядом с ошейником, а потом прижал руку к моему левому бедру. Внезапно, меня осенило, это же то самое место, где мне выжгли клеймо.
— Я уже — рабыня, — прорыдала я, — рабыня полностью!
Ответом мне был его приглушённый смех, заставивший вздрогнуть. Похоже, с его точки зрения, я ещё даже не начала изучать своё рабство.
— Ой, — тоненько пискнула я, в ответ
Там, в алькове, мне было трудно с полной ясностью осознать цельность моих переживаний, хотя и сильно ограниченных, насколько я понимаю теперь. Но, и я в этом уверена, он понял в это уже тогда, что это было для меня немногим больше, чем первый намёк на то, как вскоре я буду подчиняться и принадлежать мужчинам. Но даже этот намёк, даже этот первый опыт стал для меня потрясением, удивительным и цельным.
Есть нечто, чего как мне кажется, многие мужчины недопонимают. А именно того, что цельность сексуальных переживаний женщины, значительно глубже и шире, чем об этом можно подумать. Эта цельность гораздо прекрасней и сложнее, чем это видится на первый взгляд. У женской сексуальности множество контекстов, и не стоит рассматривать её только в контексте всего лишь искусной стимуляции кожных покровов. Если бы это было так, я, например, никогда не соблазнилась бы очарованием этнического танца. Конечно, там, в алькове гореанской таверны, в тех условиях, когда он свободен, а я прикованная за ногу рабыня с клеймом на бедре и ошейником на горле, обязанная под страхом наказания подчиняться и повиноваться, был один из таких её контекстов, причём один из самых полных, самых тотальных. В действительности, сама ситуация неволи и является именно таким контекстом.
— О-о-ой! — вскрикнула я.
Кроме того, я не могла поверить, как крепко он меня держал. Насколько же мы беспомощны перед мужчинами!
— О-о-охх, — задохнулась я, впервые почувствовав, как нечто властное и значительное было вброшено внутрь меня, казалось, заполняя моё беспомощно удерживаемое тело мужским триумфом. Каким драгоценным внезапно показалась мне это вещество. Мы не могли вырабатывать этого. Мы могли только получать это от мужчин. У меня не было ни малейших сомнений, что не напои они меня рабским вином, в руках такого мужчины я забеременела бы с первого раза. Как смогло бы моё тело сопротивляться такому потоку семени? Впрочем, я знала, что как раз этого мне можно было бы бояться или, наоборот, надеяться на это в последнюю очередь. Теперь моё оплодотворение больше не было моим желанием. Всё могло произойти только в соответствии с желанием рабовладельцев. Этот процесс отныне находился под полным контролем, управлением и регулированием, таким же тщательным, как и для любого другого домашнего животного, являющегося чьей-то собственностью. Мне нечего было бояться беременности, пока данный вопрос не будет решён моим хозяином.
Я отчаянно вцепилась во владельца моего использования. Я не хотела, чтобы он сейчас взял и вышел из меня, только не сейчас. И сразу же меня охватили страх и раздражение. С какой небрежностью, с каким высокомерием, он вбросил в меня своё семя! А я должна терпеть такое просто потому, что ему это понравилось! Как он держал меня! А потом взял и освободился от этого внутрь меня! Какое высокомерие, Какая дерзость! Он же не спросил моего разрешения. Он просто взял меня так, как могла бы быть взята любая рабыня! Разве он не знал, что я была с Земли? Он что решил, что я была всего лишь какой-то гореанкой? Но раздражение быстро вспыхнуло и мгновенно погасло. Я вспомнила, что здесь моё место было, возможно, даже ниже, чем у любой из гореанских женщин, и, в лучшем случае, я была только одной из шлюх в ошейниках.
— Пожалуйста, не оставляйте меня, Господин, — тихонько всхлипнув попросила я. — Останьтесь во мне, пожалуйста. Держите меня.
И мужчина ещё какое-то время держал меня в своих объятиях.
Я вовсе не был недовольна тем, что была женщиной. Это было именно тем, чем я бы хотела быть, если меня окружали такие мужчины.
Я цеплялась за него, как утопающий за соломинку.
— Спасибо, Господин, — благодарно прошептала я, в ответ на его поцелуй.
Если бы не его горячее тело, какой одинокой почувствовала бы себя я в темноте рабского капюшона. По сути, наверное, мне следовало радоваться тому, что мне закрыли глаза. В противном случае, я, скорее всего, влюбилась бы в этого мужчину. А ведь согласно желанию рабовладельцев, я не могла относиться к нему как женщина к мужчине, а только так, как женщина относится к любому другому мужчине или мужчинам.