Танцующая на волнах

Данилова Анна

Глава 16

Гренобль. 3 августа 2004 года

«Здравствуй, моя милая, моя самая нежная из всех женщин, которых я когда-либо знал. Таких длинных и искренних писем я отправил тебе великое множество, но ты их так и не получила. И знаешь почему? Да потому, что они были только в моей голове. Что поделать, раз жизнь порой диктует нам свои условия. Эти письма, в отличие от других, сохраненных в моей памяти и представляющих собой драгоценные страницы, повествующие о моей любви к тебе, более живые, реальные, как и та история, которая с нами произошла и благодаря которой мы наконец-то останемся вместе. Ты и сама должна понять, моя милая, что рано или поздно это все равно должно было произойти, ведь, кроме тебя, у меня, по большому счету, никого нет. Дети? Они уже взрослые и живут самостоятельной жизнью. Жена? Ее давно нет в живых. Да и при жизни мы с ней никогда не были особенно близки. Она – мать моих детей, не больше. Я никогда не испытывал к ней никаких чувств, кроме уважения и благодарности за то, что она, по сути, и воспитала моих, наших детей. Так случилось, что я словно бы проживал две жизни: одну – полную ответственности и забот, другую – полную счастья и радости (хотя справедливости ради надо сказать, что мои заботы о тебе и то чувство ответственности, которое я испытывал по отношению к тебе, были не меньше, чем в отношении моих детей).

Я раздваивался, как это делают тысячи мужчин, и именно этот стиль жизни казался мне идеальным, наполненным величайшим

смыслом. Жена и дети были моей семьей, ты же, ласточка, – моей отрадой, моей сладостью, моей отравой, моей любовью, моей жизнью… Я не знаю, помнишь ли ты, как все начиналось, думаю, что нет, потому что в голове твоей был ветер, ты ничего не чувствовала, кроме моих прикосновений, к которым тебе еще только предстояло привыкнуть. Тебе было приятно, что за тобой ухаживает такой взрослый мужчина, который влюблен в тебя, и ты, зная свою власть над ним, пыталась воспитать в себе ответное чувство. Ты улыбалась мне, ты позволяла целовать себя, но я-то знал, что внутри тебя все заморожено, что сердце твое по-детски холодно и беззаботно, что его еще не коснулось это болезненное и сумасшедшее чувство, которое принято называть любовью. Но я, в отличие от тебя, любил и был абсолютно счастлив. Я мог сделать тебя счастливой, а мог и разрушить твою жизнь. Ты спросишь меня, как можно говорить такие вещи? Отвечу: я циник от природы, потому и говорю так. Ведь ты досталась мне совершенным ребенком. Очень красивая девочка хотела поскорее стать взрослой. Для этого тебе потребовалось отойти от тех правил, которые изначально были привиты тебе в твоей семье и которые ты, надо сказать, с удовольствием нарушала. Тебя это возбуждало, наличие у тебя взрослой тайны кружило голову и раскрывало в тебе то, что прежде находилось в зародышевом состоянии. Жить с секретом – вот твое призвание. Тебе было комфортно в твоей двойной жизни. Я раздваивался, играя роль примерного семьянина, тогда как на самом деле горел страстью к тебе, и не было ничего, что могло бы остудить моего желания обладать тобой. Ты же раздваивалась, разыгрывая перед ничего не подозревающей бабушкой прилежную внучку. Мы были плохими актерами, но это являлось нашей общей тайной».

Семен еще раз перечитал напечатанный им на компьютере текст и усмехнулся. Как же много слов в русском языке, как богат он, но почему никто не придумал тех особых слов, что позволили бы ему выразить всю полноту чувств к женщине. Все слова, написанные им сейчас, были недостаточно верными, точными. Затасканные слова «любовь» и «страсть» казались неуместными и какими-то грязноватыми, неловкими, за которые было как будто даже стыдно.

Он встал и подошел к окну. За пышными кронами каштанов раскинулся теннисный корт. Солнце заливало площадку, по которой носилась пара загорелых мальчиков-подростков в белых шортах, майках и теннисных туфлях. Семен Смушкин купил в Гренобле дом и теперь, глядя уныло целыми днями на этот полный жизни и задора корт, ждал приезда Лены. Прошло почти два месяца с тех пор, как его, Семена Смушкина, объявили в розыск, но Лене было отлично известно, где он находится, – он давно уже послал в Москву своего человека, чтобы ей передали и адрес, и новую банковскую пластиковую карточку, оформленную третьим лицом на Елену Шехову. Она должна быть уверена, что, даже находясь далеко от нее, он будет продолжать заботиться о ней. Да и что такое банковская карточка в сравнении с тем, что он положил к ее ногам всю свою жизнь?.. Сколько раз он спрашивал себя, способен ли он и дальше ждать приезда Лены, выдержит ли разлуку и неопределенность, не случится ли такое, что в один прекрасный, вот такой же солнечный, как и сегодня, день терпение его кончится, он сменит домашний халат или шорты на деловой костюм и полетит в Москву? По чужим документам, разумеется, и предварительно изменив внешность. Это большой риск, но он готов заплатить за возможность выяснить наконец, где Лена и почему до сих пор не дает о себе знать. Он даже представлял себе, как подъезжает на такси в засаженный дубами московский двор, пересекает его, входит в подъезд и поднимается на третий этаж, как звонит в дверь и замирает в ожидании звуков ее шагов, Лениных шагов… Как она открывает и, сразу узнав его (она не может его не узнать!), издает стон облегчения и радости, как бросается ему на шею, как целует его, шепча при этом, что ей было без него очень страшно, что ее затаскали по прокуратурам и милиции, что она не верит в то, что это он убил Ефима Шостака, что он просто не мог так поступить в отношении человека, который спас Лену. К тому же Шостак всегда был близким другом Семена. То, что в его саду нашли труп доктора, – чистой воды подстава. Что так считают все, кто знает Семена. Лена будет говорить ему обо всех, кто причастен к его банковскому бизнесу, расскажет как бы мимоходом о Шехове, о том, что он после этой злополучной истории с дуэлью вернулся наконец на работу и развил там активную деятельность. Что он по-прежнему встречается с Женей, но та, другая (провинциальная), девушка, которая опекала его в надежде сорвать с него побольше денег, еще не уехала из Москвы, все надеется на что-то, или же Шехов просто снял ей квартиру и пообещал помочь с поступлением в институт или с устройством на работу. Семен вновь окунется в мир ее интересов, проблем, и она даже слова не даст ему вставить, чтобы только не услышать тот основной вопрос, ради которого он и приехал, неузнанный, в Россию: где же ты была все это время, Лена, почему не приехала ко мне в Гренобль? Он уже заранее знал, что она скажет. Она боялась, что за ней увяжется «хвост», потому что многие из их окружения знают, что Семен никогда не бросит свою обожаемую Лену одну в Москве, а если и бросит, то ненадолго, ровно на столько, сколько потребуется, чтобы замести следы. Рано или поздно любовники должны встретиться. И если бы Лена полетела во Францию, это не осталось бы незамеченным. Семен возразил бы ей, что все давно и так привыкли, что она постоянно куда-нибудь ездит, что ее поездка воспринялась бы естественно, как если бы она поехала к тетке в Тамбов. Но Лена бы возражала ему, как могла, постепенно сдавая свои позиции… Потом бы позволила себя обнять и расплакалась бы у него на плече, начала бы говорить чистую правду: она хотела побыть одна и во всем разобраться. Ей важно понять, способна ли она жить самостоятельно, без Шехова и Семена, без всех тех, кто прежде и составлял ее жизнь. Ну и что, спросил бы Семен, не в силах скрыть нежную улыбку (ее доводы всегда вызывали у него чувство умиления и иронии), разобралась? Нет, мне нужно еще время… И снова очередное признание: я не приехала бы, Семен, это правда, и ты знаешь об этом… Пожалуйста, оставь меня. Забери все свои деньги и исчезни из моей жизни. Я не хочу больше жить по твоим правилам, я хочу замуж, детей…

Эти мысли приводили его в дурное расположение духа. Безысходность холодной волной накрывала его, и он сразу же брался за бутылку. Но пил он не много и без разбору, а мало, только хорошую водку или виски, но в то же время и отчаянно. Ну не представлял он себе жизни без Лены, без ее такого родного лица, родных глаз, родных губ. Он еще тогда, много лет тому назад, решил для себя, что она всегда будет принадлежать только ему, поэтому любая ее попытка вырваться из-под его опеки доставляла ему немало неприятных минут. Все, что только могла пожелать женщина, у нее было. Кроме свободы. Но и на этот счет у Семена имелось собственное мнение. Свобода. Понятие относительное, как ни крути. Да и что такое эта свобода и кому она нужна, если ты принадлежишь только себе, живешь внутри самого себя и ни от кого не зависишь, кроме как от себя? Да, свободный человек, то есть не обремененный никакими обязательствами, привязанностями и никакой ответственностью, просыпается утром с приятным ощущением, что он никому и ничего не должен. Что он с того самого момента, как раскрыл глаза, принадлежит только

себе. Он волен делать все, что угодно, не переживая, что это может кому-то не понравиться. Но, в сущности, если разобраться, а что такого невероятно свободного и вольного может сделать человек, оставшись наедине с собой? Подняться в воздух? Нет. Заставить время повернуть вспять? Нет. Сделать что-то с общественной точки зрения недозволенное? Что, к примеру? Раздеться и нагишом выпить кофе на балконе? Ну и что дальше? Или в угоду собственным желаниям превратить свой дом в одну большую постель с сотней подушек и одеял, окруженную несколькими полными выпивкой барами и видеомагнитофонами с порнокассетами? Хотя зачем порнокассеты, когда можно вызвать по телефону девушек, хоть сто… Что дальше-то? Пресыщение, граничащее с болезненностью, с отвращением к самому себе, вот что. Куда приятнее начинать свой день традиционно – с душа, чашки кофе, свежей сорочки и отглаженного костюма. А еще лучше – с женщины, которая, не успев остыть от твоих объятий, приготовит тебе и кофе, и свежую сорочку, да и костюм тоже… Но он рассуждал с позиции мужчины. Причем мужчины, долгое время прожившего в хрестоматийном, спокойном и, по сути, счастливом в общепринятом смысле браке. Что же касается непосредственно Лены, то здесь довольно сложно представить себе, что именно такая женщина, как она, подразумевает под словом «свобода». Ее утро будет действительно свободным от каких-либо обязанностей по отношению, скажем, к мужчине, с которым она живет. Или к которому привязана. Ей не придется стирать ему сорочки и тем более гладить. И кофе тоже не придется варить. И костюм чистить. Она и спать не обязана с мужчиной, которого давно уже не хочет, к которому, быть может, у нее выработалось стойкое отвращение. А почему бы и нет? Брак – это не гарантия отсутствия отвращения. Чаще даже наоборот. (От этой мысли Семена замутило.) Женщине, свободной от привязанности к мужчине, получается, действительно есть смысл жить одной и не обременять себя мужчиной. Но освобождение от супружеских обязанностей, какие бы они ни были, интимные или хозяйственные, разве означает свободу? Да чушь все это собачья. Больше того, разве он, Семен Смушкин, собрался жениться на Лене? И так ли ему важно, чтобы она была его женой?.. Ну какая из Лены жена? Вон спроси у Шехова, сказал он сам себе. Не жена, а ветер. Принадлежит всем и никому… Шехов – дурак, раз позволял ей так вести себя по отношению к нему. Но, с другой стороны, разве у него был выбор? Это ведь с ее помощью он выбился в люди, это она была его собакой-поводырем, пока он не окреп и не встал на ноги. Но это совершенно неинтересная тема. Шехов и Лена. Быть может, подумал вдруг Семен, они могли быть по-настоящему счастливы, если бы у Лены не было до Шехова влиятельного любовника, настолько влиятельного, что он повлиял на всю ее жизнь и, возможно, сломал ее. Конечно, если рассматривать Семена с этой точки зрения, то он монстр. Чудовище. Сгубил девчонку. Сломал ей жизнь. Счастье отнял. И, наверно, детей. Так чего удивляться, что она не звонит, не пишет, не приезжает… И почему он вдруг решил, что она непременно приедет к нему? Да эта история с Шостаком – подарок для нее!

Мысли его текли вяло. Небольшой зеленый город Гренобль был просто создан для счастья, для размеренной и красивой жизни, для любви. Но дом, который Семен купил для Лены и где мечтал провести с ней остаток своей жизни, все еще казался ему пустым и неуютным, несмотря на то что уже давно была куплена и расставлена мебель, молодая девушка-дизайнер Натали оформила интерьер. Слоняясь из одной комнаты в другую и прислушиваясь к звукам, доносящимся из распахнутых окон, Семен все еще надеялся услышать шум подъезжающей машины, из которой – господи, да помоги же ты мне! – покажется она, Лена…

Но прошел месяц, другой, а от Лены не было никаких известий. Человек, которому поручено было найти ее и проследить за ней, позвонил и сказал, что Шехов живет один, что Лены нигде нет и никто из ее знакомых в последнее время ее не видел. И это был факт, он верил этому человеку, так что иллюзий относительно его поездки по фальшивым документам в Москву у него быть не должно… И тем не менее… Романтизм сквозняком носился по выстуженным комнатам дома, волнуя немолодого уже хозяина, заставляя его кровь закипать в жилах при мысли о возможном свидании со своей возлюбленной.

Глава 17

Маша остановилась, чтобы перевести дух. Две мощные бронированные двери, обшитые деревом, и обе открыты – ручка второй, внутренней, двери также легко поддалась после того, как Маша нажала на нее. Что ждет ее там, внутри квартиры, и стоит ли вообще совать туда нос? Может, это очередная ловушка? Не для Маши, конечно, о ее пребывании в этом городе вообще никто не знает (разве что Алехнович да Смушкин, которые подсунули наивному Шехову «питерский» план, но в лицо-то они уж точно ее не знают). Значит, ловушка может быть для Шехова. Или же это вовсе не ловушка, а простое приглашение? Стоп. Возможно и другое. Если Лена Шехова, к примеру, поджидает мужа в этой квартире, а Женя Алехнович вышла, предположим, в магазин, то, зная о приходе Шехова, она могла оставить двери открытыми. На короткое время. Почему бы нет? Но тогда это означает, что Лена сама не в состоянии даже подойти к двери…

И все же Маша решилась и, открыв вторую дверь, не дыша, вошла в квартиру. Ее никто не встретил. В квартире было тихо. Тогда она осторожно прикрыла за собой обе двери и, обливаясь потом, двинулась по просторному холлу вперед, к светящемуся в глубине квартиры прямоугольнику двери. Оказалась на кухне. Не желая тратить драгоценное время на осмотр, она вернулась в холл и открыла первую попавшуюся дверь – это была гостиная. Обычный набор мебели, цветок в кадке, длинные темные шторы на окнах. Еще одна комната – спальня. Смятая постель, запах лекарства или спирта. На смятых простынях следы крови… Жутко. Звонить Шехову? А что еще остается делать? Причем срочно, пока ловушка не захлопнулась. Ну не могла такая квартира, как эта, остаться без присмотра по воле хозяйки. Значит, двери оказались не заперты против ее воли.

В холле на полке лежала связка ключей. Маша, дрожа от страха, все же решила ими воспользоваться, чтобы запереть хотя бы одну из дверей. Только таким образом она могла в относительно спокойной обстановке осмотреть интересующую ее квартиру, чтобы разобраться, кто же здесь был и что тут вообще произошло, что заставило хозяйку спешно покинуть ее. Ноги ее подкашивались, когда она снова вернулась в спальню, чтобы еще раз хорошенько осмотреть кровать, простыни и кровавые пятна на ней. Кровь, судя по тому, что пятна ее располагались в верхней части постели, ближе к подушке, вытекла из раны, находящейся в области плеча или груди. Если предположить, что на кровати лежала действительно Лена, то все сходится – она была ранена именно в грудь. Возможно, рана ее воспалилась, открылось кровотечение, и Женя, которая непонятно как заполучила подругу к себе домой и опекавшая ее все это время, прошедшее со дня дуэли, решила показать Лену врачу. С огнестрельным ранением вряд ли она обратилась бы за помощью в городскую больницу, следовательно, она прибегла к помощи частного доктора. Далеко не к каждому частнопрактикующему доктору обратишься за такой специфической помощью, значит, у Лены должен был быть свой врач. И Шехов наверняка знает его имя. Так-то оно так, но почему Женя оставила свою квартиру открытой? Не могла же она забыть запереть двери?

В кухне, в мусорном ведре, Маша обнаружила окровавленные бинты, желтые, пропитанные фурацилином, марлевые салфетки и бурый пластырь – следы недавней перевязки. Так, значит, Лена действительно жива, и кто-то делал ей не так давно перевязку. Но кто? Может, сама Женя? Почему бы и нет?

Она продолжила осмотр квартиры. Пришла к выводу, что Женя Алехнович – человек аккуратный, со вкусом, при деньгах. Каждая вещь в ее квартире знала свое место: на полках в шкафах лежало выглаженное и уложенное ровными стопками белье, в кухне буфет ломился от дорогой посуды, шифоньер был набит одеждой. Чувствовалось, что она жила спокойной, обеспеченной и размеренной жизнью. И все бы так и продолжалось, если бы не эта дуэль…