Танцующая на волнах
Шрифт:
– …Он и муху обидеть не может… Вы, как его жена, отлично это знаете. Его подставила Женя, ваша подруга. Она попросила его помочь ей, ведь это же она прострелила вам грудь… Скажите, это вы, вы, Лена Шехова?
– А ты где? – вдруг услышала она уже более отчетливый и громкий голос. – Откуда у тебя Женин телефон?
– Женя позвонила утром Шехову, я в это время была у него, она сказала ему, что вы живы, она позвала его… Он сначала обрадовался, что вы живы, что все его страхи позади, что ему не придется отвечать за нее, но я убедила его оставаться дома. Я сказала ему, что это очередная ловушка.
– Зачем он привез тебя в Москву? – Вот теперь голос ее звучал холодно, почти осуждающе. Неужели Маша действительно разговаривала с «убитой» Леной?!
– Я сама напросилась. Захотела заработать. Вы не думайте, мы не любовники,
– Зачем ты звонишь мне? Чего ты хочешь?
– Чтобы узнать, вы живы или нет. Если бы я смогла поверить в то, что вы – это вы, и убедить Шехова в том, что он вез в своем багажнике камни, то миссия моя в этом деле была бы выполненной. Я готова прямо сейчас отправиться домой.
– Хорошо… – тон ее смягчился. – Значит, так. Мы с Женей заперты на даче Семена. Он приехал утром и заставил ее открыть дверь. У него был пистолет. Мы под дулом пистолета вышли из квартиры в пижамах, было очень рано… Если ты хочешь помочь своему дружку Шехову, расскажи ему, где мы, а потом позвони в милицию и скажи, что Смушкин Семен Львович этой ночью убил доктора Шостака Ефима Борисовича. Думаю, в скором времени он прикончит и Женю. У него крыша поехала… Все, я не могу больше говорить… Труп Шостака он закопал в саду…
Услышав звук подъезжающей машины, Маша машинально сунула телефон себе в карман. Но это был не Шехов. Спрашивается, зачем ему теперь ехать сюда, когда в этом нет никакой необходимости? Ему нужно срочно звонить в милицию и ехать на дачу Смушкина!
Она позвонила Шехову.
– Слушай меня внимательно… Я только что разговаривала с твоей женой, с Леной… Они на даче Смушкина… – И она рассказала ему о своем телефонном звонке.
– Убил Шостака? Неужели они снова что-то задумали? Нет, я туда не поеду… А вот в милицию позвоню. Из автомата… Небольшая нервотрепка Семену будет только на пользу… Все равно никто не узнает, кто звонил… Слушай, Маша, у меня голова идет кругом… Ты вообще что-нибудь понимаешь?
– Зачем тебе знать, что я понимаю или что вообще думаю по этому поводу? Звони в милицию…
– Не огрызайся…
– Ты всегда разговариваешь со мной таким тоном, как будто я в чем-то виновата. Это ты влип по уши в эту кашу, ты втянул в это дело и меня, а теперь, когда я пытаюсь тебе помочь, просто по-человечески, ты повышаешь на меня голос, кричишь… Я бы прямо сейчас отправилась домой, в Саратов, но я обещала тебе, что доведу дело до конца, то есть постараюсь помочь тебе выпутаться из этой истории. Насколько я понимаю, главное для тебя сейчас – убедиться в том, что Лена жива. Так?
– Так.
– Вот и давай вместе действовать. Но сначала ты должен позвонить…
Когда Шехов подъехал к дому Жени, Маша села к нему в машину, и они отправились искать телефонный автомат. Он оказался рядом, за углом дома. Шехов сунул в прорезь автомата карточку и набрал «02». Маша слышала, как он сказал: «На даче у Семена Смушкина зарыт труп доктора Шостака… которого он и убил». Сказал и повесил трубку. Вернулся в машину и огляделся по сторонам, словно все прохожие могли услышать то, что он сказал дежурному по городу. Но всем, похоже, было совершенно наплевать на бледного, нервного молодого человека, сидевшего в машине с затравленным видом и с трудом представлявшего себе последствия своего звонка. Информация, которую он только что передал, была не проверена, но сама мысль о том, что к Смушкину на дачу нагрянут люди в форме и начнут перекапывать его сад, доставила ему смутное удовольствие.
– Володя, успокойся, возьми себя в руки. Мы бы могли, конечно, поехать сейчас туда, но сам подумай…
– Да нет, я понимаю…
– Послушай меня. Нервы твои, конечно, на пределе, но нельзя же так раскисать! Если тебе так плохо… вон, на лбу выступила испарина, то лучше нам вернуться домой. Выпьешь что-нибудь успокоительное и ляжешь спать…
– Нет. Я все равно не усну… Может, мы все-таки поедем к Смушкину? Тебя-то он не знает… Ты выйдешь из машины и понаблюдаешь хотя бы за домом. Если Смушкина арестуют, если вдруг окажется, что он действительно убил Шостака (хотя непонятно, зачем ему убивать своего лучшего друга, личного врача, безобиднейшего человека?!), то непременно освободят
– Может, прикажешь еще и познакомиться с ним?
– А почему бы и нет? Если увидишь его в саду, спросишь, не продаются ли поблизости дома или что-нибудь в этом роде… А я подожду тебя в лесу…
– В том самом лесу?.. – Маше стало как-то не по себе. – Там, где произошла дуэль?
Телефонный звонок удивил ее. Звонил не ее телефон, а Женин. Судорожным движением руки Маша схватила аппарат.
– Слушаю…
– Вы – Женя? – услышала она низкий мужской голос.
– Да… – пролепетала она. – А вы кто?
– А я Дмитрий, друг Саши. Вы не знаете, где он?
Глава 18
…Звонок, раздавшийся внизу, в холле, эхом прокатился по всему дому. Семен поспешил к стеклянным дверям, в душе радуясь тому, что к нему снова решил заглянуть тот симпатичный русский, с которым он познакомился в день своего приезда в Гренобль. То, что это именно он, Роман Григорьевич Ария, Семен не сомневался – больше во всем городе никому не было до него дела. Семен догадывался, что Роман, так же, как и он, скрывался от кого-то в Гренобле, а потому они, словно чувствуя похожесть своих ситуаций, старались не задавать друг другу лишних вопросов, а просто мирно беседовали, пили, а иногда душевно ужинали вместе. Конечно, прорывались откровения то у Романа (он начинал рассказывать о том, что оставил в России жену и сына и теперь не представляет себе, как вернуться к ним, чтобы его не прибили), то у Семена – он говорил, что к нему должна приехать молодая жена, которую он ждет с нетерпением, и что она раскрасавица… Разве что они не показывали фотографии своих близких друг другу. Видимо, какой-то процент здравомыслия у обоих еще оставался, поэтому и не раскрывались полностью. Роман снимал дом на окраине города, но практически все свое время проводил в кафешках, заводил какие-то совершенно ненужные знакомства, пытался даже устроиться трубачом в один ресторан. Однако Семен ни разу не видел, чтобы он держал в руках трубу или хотя бы футляр от нее. Однажды Семен, чувствуя, как мается бедолага-соотечественник от одиночества, не зная, куда деть себя от скуки, пригласил его к себе в гости. Женщина, которую Семен нанял в кухарки и уборщицы, приготовила им ужин и оставила вдвоем. «Послушай, все в городе подумают, что мы педрилы какие, – шутил Роман, опрокидывая в себя рюмку водки и закусывая маринованным огурцом, – а ведь мы нормальные русские мужики, скажи, Семен? И баб любим…» Иногда он бывал навязчив, и тогда Семен ругал себя за то, что вообще связался с ним. Он ему кого-то напоминал, Семен сколько раз внимательно рассматривал его лицо, чтобы отыскать там знакомые черты, но потом понимал, что он просто похож на всех тех русских евреев, с которыми его сталкивала в России жизнь и которые, видимо, просто чем-то очень похожи друг на друга.
На этот раз приятели напились до неприличия. Семен даже выпроводил, не дав войти в дом, кухарку Жанну, чтобы расслабиться без свидетелей. Они сидели, развалясь на большом кожаном желтом диване, пили, курили, и каждый говорил о чем-то своем. Роман – о том, что сто лет не видел сына и что, когда увидит его на улице, скорее всего, не узнает, так он вырос. Семен же вдруг сказал, что сегодня ночью наконец-то приезжает его жена, Елена. «У нее был грипп, поэтому она не смогла приехать раньше…» – говорил он заплетающимся языком, явственно, как никогда, представляя себе стоящую на пороге дома Лену в светлом плаще и почему-то с красным чемоданом в руке. Он верил и не верил в возможность материализации мысли, но он так жаждал этой встречи, что ему доставляло удовольствие просто говорить об этом, произносить ее имя и все те слова, которые окружали ее как порхающие бабочки. Глядя на сидящего рядом на диване Романа, он вдруг подумал о том, что его гость мешает ему упиваться теми фантазиями, что питали его слабую надежду на приезд в Гренобль Лены. Откуда-то накатило чувство неприязни к человеку, так навязчиво ему кого-то напоминавшего. Он уже где-то видел и эти крупные, навыкате глаза, похожие на чернослив, и набрякшие веки, и полные губы…