Танцующий в темноте

Мартин Т. Л.

Она раскладывает карандаши по цементному полу и кладет кость между ними и ребенком.

— Ты сделаешь это для мамочки, София, детка?

Еще один кивок.

— Хорошая девочка.

Когда ребенок с любопытством оглядывается на меня, взгляд Катерины следует за ней. Женщина улыбается, и это заставляет мою кожу гореть от ярости.

Я стискиваю зубы, но не отворачиваюсь. Пристально смотрю на нее сверху вниз. Катерина движется ко мне почти грациозно, ее шаги мягкие. Дойдя до моей клетки, она останавливается и проводит пальцем по прутьям, пока ее ноготь не дотрагивается до костяшки моего

пальца. Я почти отдергиваю руку, но умудряюсь удержаться, когда рычание вырывается из моего горла.

Ее улыбка становится шире, и она наклоняет голову, ее глаза блуждают по каждому сантиметру моего лица.

— Вот этот, моя сладкая девочка, наш милый-прехорошенький питомец.

Гнев в моей крови закипает до боли. Сердце бешено колотится в груди, а каждый мой выдох сотрясает неподвижный воздух. Я перевожу взгляд на маленькую девочку, и, кажется, впервые вижу, как в ее глазах мелькает страх. Я не уверен, это из-за слов ее мамы или из-за яростного выражения моего лица, но я рад это видеть.

Страх означает, что, возможно, она все-таки не совсем равнодушна. Возможно, для нее все еще есть надежда.

— В искусстве некоторым произведениям требуется немного больше времени, чтобы выявить их наиболее уязвимые места, — бормочет Катерина, все еще обводя глазами черты моего лица. — Но ведь все самое лучшее требует времени, не так ли? В конце концов, он будет готов. Процесс нельзя торопить.

Мышца на моей челюсти напрягается. Я знаю, что Катерина имеет в виду под этим. Она хочет, чтобы я плакал, умолял, как другие. Она хочет видеть мой страх. По ее мнению, страх — это искусство, и без него у нее ничего нет.

Чего она не понимает, так это того, что я не боюсь смерти.

Находясь в этой комнате, я почти с нетерпением жду этого.

— Наблюдай за мной. Я отправлюсь к своему собственному солнцу.

И если меня сожжет его огонь, я полечу на опаленных крыльях.

— Сеговия Амиль

Иногда мне кажется, что я родилась с душой, расколотой ровно пополам. Каждая половина — это другой человек. С разными чувствами, разными реакциями, разными импульсами. Хуже всего то, что каждая грань настолько истрепана, что я не думаю, что когда-нибудь смогу сшить их обратно. В человека, который функционирует как все остальные. В человека, который имеет смысл, как и все остальные.

Мама сказала бы, что это потому, что я принадлежу дьяволу.

Фрэнки сказала бы, что я именно такая, какой должна быть.

Я не уверена, что кто-то из них был бы неправ. И это,

возможно, то, что беспокоит больше всего.

Длинные ногти касаются лопаток, пока Стелла застегивает мое платье.

— Ты уверена, Эмми? — ее голос отражается от стен ванной.

Я киваю и убираю волосы с шеи, чтобы она могла поправить мой шарф. Я не отрываю глаз от движений ее рук. Золотистый материал туго обтягивает горло, когда она завязывает его аккуратным узлом с одной стороны. Такой элегантный воротник.

— Да.

Она наблюдает за моим отражением в зеркале перед нами.

— Было бы совершенно нормально взять выходной после такого насыщенного событиями утра, как у тебя. В конце концов, уже вечер. Пока твой хозяин не зовет тебя, это приемлемо, даже рекомендуется, сделать перерыв.

Она смотрит вниз, на место ниже моей лодыжки, где я наложила свежую повязку на ожог первой степени.

Я была слугой Райфа меньше двадцати четырех часов. Если сегодняшний день что-то значит, мне нужно изменить свой подход. Я не могу ожидать, что он опустит свои стены, если все, что он видит во мне, — это кого-то, кого он хочет заставить страдать. Возможно, мне никогда не удастся заставить его смотреть на меня так, как он смотрит на Стеллу, но даже небольшая часть этого может быть полезна для завоевания доверия, чтобы заставить его раскрыть то, чего он иначе не раскрыл бы.

Наконец, я качаю головой. Я не могу позволить себе отступить.

Я прекрасно понимаю, что Райф достал меня трюком, который он выкинул сегодня утром. Прошло семь часов, а я все еще не совсем пришла в себя. Странная пустота укоренилась в животе, когда я была прикована к люстре, и это чувство неуклонно проникает в нервные окончания даже сейчас. Но онемение, которое распространилось по пальцам этим утром, исчезло, что означает, что мое тело работает просто отлично. Мне не нужно мысленно присутствовать, чтобы кого-то соблазнить.

— Я в порядке, — говорю я еле слышно. — Я бы хотела его увидеть.

После паузы она сжимает мои предплечья, и ее лицо светится. Она шепчет:

— Ну, он действительно любит сюрпризы.

Голос Райфа тихий, приглушенный из-за разделяющей нас стены. Может быть, он разговаривает по телефону. Что делает такой парень, как Райф, когда секретарша прерывает его? Радует ли его видеть кого-то из нас, или это злит его? Я замедляю шаг позади Стеллы, когда она останавливается у двери, которая осталась приоткрытой. Она поднимает руку и тихо стучит.

Кто-то прочищает горло.

— В чем дело? — рявкает Райф.

От его тона крошечные волоски у меня на затылке встают дыбом.

— Хозяин, это Стелла.

Она смотрит на меня через плечо.

— Я принесла тебе сюрприз.

Сквозь приоткрытую дверь просачивается шепот, слишком тихий, чтобы я могла разобрать, затем он зовет:

— Войдите.

Входит Стелла. Я жду в дверях, наблюдая, как она скользит по темному офису и подходит к Райфу. Я не знаю, как она всегда такая спокойная и собранная, но я не могу представить ее какой-то другой.