Танцы на снегу
Шрифт:
— Да это-то запросто! Что такое несколько ступенек? Я жил на склоне, идущем вверх на тысячу футов. Высоты я ничуть не боюсь. Но ведь ты просишь не просто забраться на вершину башни. Тебе нужно, чтобы я шпионил за чудовищем. За убийцей, который мне голову оторвет, если заметит. И чего ради? Я и так могу тебе сказать, что это обычное существо, а никакое не волшебное. Волшебных существ не бывает!
— Многие из нас в них верят, — ответила Лунная зайчиха. — Конечно, заставить тебя идти мы не можем. Решай сам. Из нас никто с этим не справится, а доверить это кому-то другому, не зайцу, я, естественно, не могу, даже если бы удалось кого-нибудь
И Лунная зайчиха ушла.
Кувырок задумчиво смотрел ей вслед. Он хорошо понял ее намеки: если он откажется от поручения, его прогонят. Уж Догоника найдет какой-нибудь предлог, чтобы вышвырнуть его из колонии. Он глубоко вздохнул. Конечно, выбор оставался за ним, но, если он откажется, придется уйти. А значит, прощай, Большеглазка! А он к ней привязался. Трудный выбор!
Он решил ничего не говорить ни Большеглазке, ни кому-нибудь другому о замаскированных угрозах Лунной зайчихи. Обвинять ее бессмысленно — она будет все отрицать. Лучше сказать Большеглазке, что он, возможно, пойдет на колокольню, чтобы доказать, что сверхъестественных чудовищ не бывает.
Услышав новости, Большеглазка в изумлении посмотрела на Кувырка и недоверчиво покачала головой:
— Неужели пойдешь?
— Надо подумать. Насчет волшебных существ — это все чепуха. Убоище, видимо, какой-то чужеземный хищник, а сюда попал случайно. А может, люди завезли. Не верю я ни в каких летающих барсуков!
Большеглазка тревожно оглянулась, словно боялась, что их подслушивают:
— Тише ты! Не говори так, Убоище может услышать! Может, ему ветер все рассказывает. Вдруг он захочет доказать, что он волшебный, и явится сюда вечером!
Кувырок печально покачал головой:
— Ну, ты, я вижу, наслушалась сказок. Слушай, я понимаю, что Убоище — страшный и опасный хищник, но зачем же доводить до крайности…
Выражение обиды в ее глазах заставило его замолчать.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо так говорить!
Суеверие русаков переходило все границы! Пожалуй, и в самом деле стоит быстренько сбегать на колокольню и разузнать об этом страшилище что можно. В одном отношении Лунная, бесспорно, права — русаки действительно его приютили, когда он в этом нуждался. Самое малое, чем он может им отплатить, — это хоть чуть-чуть рассеять их страхи. Если доказать, что угроза исходит от обычного хищника, а не от сверхъестественного, они, быть может, станут более терпимо относиться к новым способам защиты, а не отметать их как еретические выдумки.
— Пожалуй, я все-таки сделаю то, о чем просит Лунная, — сказал он мрачно.
Большеглазка вздрогнула.
— Не надо! К чему это? Если бы ты, например, в силок попал, она и лапой бы не пошевелила, чтобы помочь. Ужасная эгоистка!
Кувырок и сам так думал.
— Верно, она бы мне, скорее всего, не помогла. Но ведь я должен не только о ней думать, а обо всей колонии! Я это сделаю — если сделаю — не ради нее, а ради всех зайцев, что погибли в сумерках, ради всех нерожденных зайчат. Если узнать, кто он такой, легче будет защищаться.
— Ты, наверное, просто хочешь умереть!
— Нет, — ответил Кувырок с полной искренностью, — умирать я не хочу. Просто мне до сих пор необыкновенно везло, и я надеюсь, что повезет еще немножко. Благодаря своей удаче я и стал полезным членом колонии. Мне хотелось бы отплатить вам за то, что вы меня приютили.
— Ты погибнешь! — твердила, плача, Большеглазка. — Погибнешь, я знаю!
Кувырок не понимал, почему она так расстраивается. В конце концов, это ему грозит опасность, а ей-то что волноваться? Характер совсем как у Торопыжки: найдет вдруг дурное настроение без всякой причины, и все доводы бесполезны. Чудные все-таки создания эти зайчихи — простому парню их нипочем не понять!
Глава двадцать первая
Вот и пришло время жатвы. Соломенная труха и чешуйки желтой мякины носились в воздухе, набивались в ноздри, в глотку, мешали дышать. По полю сновали жатки, косилки, сноповязалки — казалось, они укладывают в снопы золотые солнечные лучи и перевязывают серебряными лунными нитями. Люди работали засучив рукава, их мускулы перекатывались под кожей, сначала бледной, а в конце страды покрывшейся красно-коричневым загаром. Солнце палило вовсю, а дождю велено было держаться подальше и не тянуть к земле свои мокрые пальцы, пока не закончится уборочная.
В поле стояли шум и суета, как всегда в эту пору. Женщины вязали из соломы фигурки на продажу: людей, коней, зайцев. Своим мужьям они подкладывали в коробки для завтрака пряничных человечков с глазами-изюминами, а те, обнаружив сюрприз, бурно удивлялись. В этих краях еще придерживались старинных обычаев, и молодым парням и девушкам случалось совершать в поле древние обряды, тайну которых хранила мать-земля. Были и пляски на лужайке в деревне — танцоры подвязывали к ногам колокольчики и цветные ленты. Весенние молитвы о плодородии были услышаны, беременная земля приносила плоды: янтарное зерно, наливные яблоки, изумрудную зелень.
С наступлением темноты на машинах зажигали фары, и работа продолжалась до поздней ночи. Люди шумно перекликались через все поле. Комары мучили их, налетая на свет целыми стаями, а вслед за комарами летели стрижи, ласточки и летучие мыши.
Звери и птицы понимали, что люди затеяли эту суматоху не ради их погибели, а только чтобы собрать свой урожай, но от этого было не легче. Обнаженные поля годились для быстроногих зайцев, но означали смерть для тысяч других созданий. Среда их обитания была грубо разрушена. Они спасались в канавах, у изгородей, по краям леса, бежали в те поля, куда машины еще не добрались. Они натыкались друг на друга, ссорились и дрались.
Но худшее было впереди.
Кое-кто из фермеров поджег стерню. Тут уж для мелких животных настал сущий ад. Густым дымом обволокло все звериные ходы и тропы, все изгороди и деревья. Дым устремился и под землю, в норы. Огненные змеи поползли по полям, губя все живое, что попадалось на пути, — ужей и мышей, ежей и крыс, жаб и ящериц, лягушек и тритонов, землероек и многих, многих других полевых тварей. Бесчисленные насекомые, падая в огонь, ярко вспыхивали перед смертью, как бесценные самоцветы. Невзрачные мотыльки и красавицы бабочки, изящные стрекозы, золотые пчелы и осы, мохноногие пауки и тяжелые, как пули, жуки — все, все они погибли. Кузнечики нескольких видов, божьи коровки… Полевые цветы, грибы, травы погибли тоже, а с ними и те крохотные существа, что жили и кормились на них, — тли, клещи, личинки, мелкие жучки…