Тандем#1
Шрифт:
Но я этого не сделал. Не сделал не потому, что трус, а потому, что один подобный инцидент мне уже простили, и на третий шанс у меня не оставалось надежды.
С трудом протолкнув вовнутрь комок, который упрямо подкатывал к горлу, я направился в темноту длинного коридора. Правда, при этом слегка зацепил бедром стол, который с металлическим скрежетом двинулся, и прижал к стене медсестричку. Слегка прижал. Правда, она невольно икнула оттого, что край стола сдавил ей все внутренности. Но, думаю, она меня простила. В конце концов, я не виноват в том, что столы расставлены были так тесно.
Глава 4
– Привет,
В ответ на приветствие Артура раздался радостный визг. Навстречу ему, со стремительностью пумы, пронеслось что-то в розовой кофточке и с шикарными чёрными кудрями. Это «что-то» бросилось на Артура и крепко зацепилось за его шею, при том, что было в два раза ниже ростом.
– Привет, папочка! – «пума» в розовом звонко чмокнула «жертву» в небритую щёку.
– Здравствуй, Бити! Как у тебя прошёл день? – Артур без особых усилий взял дочь на руки, ухватившись широкими ладонями за подмышки, и заглянул ей прямо в её тёмные глаза. Девочку это нисколько не смутило, на её тёмном личике сияла белоснежная улыбка.
– У меня всё хорошо! – весело сказала Бити. – А вот мама очень грустная.
Последние слова девочки стёрли её улыбку, а вместе с ней и свет во всем доме. Артур тут же поставил дочь на пол.
– Что-то случилось?
– Мама опять расстроена, что ты задерживаешься на работе. Говорит, что деньги сейчас всё равно ничего не стоят. Говорит, что время с семьёй куда больше приносит прибыли.
Артур нахмурился. В его душе за секунду пронеслось столько мыслей, столько чувств и эмоций, сколько он не смог бы выразить и за весь вечер. Это был и удар обличения, и несправедливый укор. Это было и проявление любви, и проявление нежности со стороны семьи. Но это была и эгоистическая потребность – держать отца семейства, точно верную собаку, всё время сбоку. И то, и другое он читал в наивном пересказе дочки.
– Ты знаешь, – начал Артур так нежно, как только мог, – мама права – ничто не сравнится с тем временем, которое мы проводим все вместе. Важнее дел и вещей быть не может. Но нам нужно что-то кушать и где-то жить, чтобы этого времени у нас было больше. И для этого мне приходится много работать. Я сам этого не хочу. Но такова жизнь. Она редко даёт нам время на действительно важные вещи. Это время нам приходится отвоёвывать и зарабатывать.
Девочка поникла головой. Она понимала всё, что отец хотел ей сказать. Но что могут сделать слова против эмоций? Эмоции жаждут дел, решений, поступков, на худой конец, обещаний, хотя бы и лживых… Но слова, объяснения, увещания – вряд ли успокоят шторм внутри бушующего океана сердца. А океан этот буен и бескраен, даже в таком маленьком сердечке, как у одиннадцатилетней Бити. Артур это понял и не стал продолжать оправдания.
– Мама на кухне, – с трудом продавив комок в горле, сказала девочка. – Она тебя давно ждёт.
После этих слов Бити с прежней стремительностью ринулась обратно и скрылась за дверью в детской. Дверь за её спиной громко хлопнула, и послышался скрежет механизмов – девочка закрылась на замок.
Артур пожал плечами, скинул грязные ботинки и, на ходу стягивая куртку, пошёл в сторону кухни. Оттуда доносился приятный аромат жареных овощей и печёного мяса. При этом хозяйка не сидела с чувством выполненного долга, а продолжала кружиться, быстро
И через секунду стало ясно почему. Артур подкрался к жене, резко обхватил руками и крепко прижался к её спине.
– Клэм, я соскучился! – нежно прошептал он, уткнувшись носом в тёмную кожу на мускулистой шее. Клэм еле заметно улыбнулась, но тут же спрятала все положительные эмоции и нарочито грубо оттолкнула супруга. Тот не ослаблял хвата, и в итоге оба подались назад и чуть было не перевернули обеденный стол.
– Ты почему так долго? – спросила Клэм, когда освободилась от сильных рук мужа.
– Выезжали за город, там нужно было антенну поправить.
– Тебе заплатили за это?
– Не-е-ет, – протянул Артур. – Это была моя вина. Мы все ездили исправлять мою ошибку. Хорошо хоть не заставили всей бригаде из своего кармана доплачивать.
Клэм ничего не ответила. Она была из тех, кому трудно прощать чужие ошибки. Но долгие годы работы над собой помогали ей держать за зубами язык в тот момент, когда больше всего хотелось съязвить и позлорадствовать.
– Завтра опять задержишься? – холодно спросила Клэм, вновь принявшись за грязную посуду.
– Не знаю, любовь моя, – Артур на мгновение задумался, вспоминая события прошедшего вечера, особенно ту дурацкую анкету с картинками. – Я жду звонка.
Повисла неловкая тишина, перебиваемая звоном тарелок. Клэм ничего не ответила.
– Мне должны позвонить насчёт работы. От этого звонка и решится, где я буду проводить вечер. Я очень хочу провести его с вами, но ты же…
– Что «но»? – гневно оборвала Артура супруга? – Что «но», я тебя спрашиваю? Нам нужны деньги? Ну и где же те сокровища, что ты никак не донесёшь до дома? Где те миллионы, из-за которых ты то облысеешь, то три месяца лежишь на искусственной вентиляции лёгких? Что за работу ты себе такую нашёл?
– Ты же знаешь, – пытался унять супругу глава семейства, подойдя к ней поближе и нежно шепча ей в самое ухо. – Облысел я оттого, что какой-то умник включил передачу как раз тогда, когда я висел прямо в зените антенны. Ну а вирус тот я мог подхватить где угодно, при чём тут моя работа?
– Да при том, что нет больше моих сил ждать тебя! Ждать тебя вечерами, ждать тебя из больницы, ждать тебя из командировок. Те деньги, что ты приносишь, не окупают ни единой слезинки нашей дочери. А она плачет, когда тебя нет подолгу. А я хорошо…
Тут Клэм осеклась. Они оба знали, что она хотела сказать дальше. И оба знали, что следующие её слова приведут к взрыву. А хотела она напомнить о собственной зарплате.
Во-первых, да, Клэм действительно хорошо зарабатывала. Но Артур был не из тех мужчин, которым всё равно, кто приносит основной доход в дом. Он спокойно воспринимал вспышки гнева, попытки загнать его под каблук, открытую манипуляцию. Но никогда не мог примириться с мыслью, что Клэм зарабатывает больше него. Для Артура первенство в доходе было не столько показателем его значимости в семье или инструментом воздействия, сколько критерием самооценки. Он сам себя считал неудачником, глупым и слабовольным, каждый раз, когда речь заходила о сравнении зарплат.