Танец с драконами
Шрифт:
«Так ведь люди-то спросят, — ответил безутешный отец. — Спросят, где Хазея, и что с ней сталось».
«Скажи, что ее змея укусила, — предложил Резнак, — или волк утащил, или хворь какая напала. Все что хочешь, только о драконах ни слова».
Визерион снова рванулся к Дени, скребя когтями по камню. Не добившись успеха, он заревел, запрокинул голову и плюнул в стену огнем. Скоро ли его жар сможет крушить камень и плавить железо?
Совсем еще недавно он сидел у нее на плече, обмотав хвостом руку, а она кормила его зажаренным дочерна мясом. Его заковали первым. Дени сама свела его в яму и заперла там с несколькими бычками.
С Рейегалем пришлось труднее — он, должно быть, слышал через все стены, как ревет и бьется в цепях его брат. Когда он пригрелся на террасе у Дени, его накрыли тяжелой железной сетью, но он и под ней так метался, что по лестнице его стаскивали целых три дня, и шестеро человек получили ожоги.
А Дрогон, крылатая тень, как назвал его отец девочки… Самый крупный, самый злой, с черной как ночь чешуей и огненными глазами…
Он улетал далеко, но тоже любил погреться на самом верху пирамиды, где раньше стояла миэринская гарпия. Трижды его пытались изловить там, и трижды терпели неудачу. От ожогов пострадали чуть ли не сорок отважных, и четверо из них умерли. В последний раз Дени видела Дрогона на закате в день третьей попытки: он улетел на север, за Скахазадхан, в Дотракийское море, и больше не возвращался.
«Матерь драконов, — думала Дейенерис. — Матерь чудовищ». Что за зло привела она в мир? Трон ее сложен из горелых костей и зиждется на зыбучем песке. Как ей без драконов удержать Миэрин, не говоря уж о завоевании Вестероса? Она от крови дракона: если они чудовища, то и она тоже.
Вонючка
Крыса заверещала, когда он вгрызся в нее, и начала вырываться. Брюхо мягче всего. Он рвал зубами сладкое мясо, теплая кровь текла по губам. Радостные слезы выступили у него на глазах, в животе заурчало. На третьем укусе крыса перестала дергаться, и он ощутил нечто сходное с удовольствием.
Потом за дверью темницы раздались голоса, и он замер, не смея ни жевать дальше, ни выплюнуть. Слыша, как звенят ключи и шаркают сапоги, он просто оцепенел от ужаса. О нет, милостивые боги, не надо. Он так долго ловил эту крысу. Теперь ее отберут, расскажут обо всем лорду Рамси, и тот сделает ему больно.
Спрятать бы добычу, но очень уж есть хочется. Два дня как не ел, а может, и три — поди разбери здесь во тьме. Руки-ноги исхудали и сделались как тростинки, зато живот раздулся, болит и спать не дает. Закроешь глаза, и сразу вспоминается леди Хорнвуд. Лорд Рамси после свадьбы запер ее в башне и уморил голодом. Она съела свои пальцы, прежде чем умереть.
Присев на корточки в углу, он стал пережевывать мясо оставшимися зубами, стараясь поглотить как можно больше, пока дверь не открыли. Крысятина жилистая, но и жирная тоже — того и гляди стошнит. Он жевал, глотал, выбирал из десен мелкие кости. Они причиняли ему боль, но остановиться не давал голод.
Звуки становились все громче. «Только бы не ко мне!» — взмолился мысленно узник, оторвав крысиную ногу. К нему давно уж никто не ходил — мало ли других узников в подземелье. Иногда он слышал их крики даже сквозь толстые стены. Женщины кричат громче всех. Косточка от ноги, которую он выплюнул, застряла у него в бороде. «Уходите, пожалуйста. Идите себе мимо, не троньте меня».
Но сапоги топали, и ключи гремели прямо за его дверью. Он выронил крысу, вытер руки о штаны.
— Нет, нет, неееееет! — Скребя каблуками по соломе, он вжался еще дальше в угол, в сырые стены.
Нет страшней звука, когда ключ поворачивается в замке. Узник закричал, когда свет ударил ему в лицо, и зажал руками глаза. Какая боль! Он выцарапал бы их, да смелости не хватает.
— Уберите свет! Сделайте все в темноте! Прошу вас!
— Не он это, — сказал мальчишеский голос. — Посмотри на него. Мы зашли не в ту камеру.
— Как же не в ту, — ответил ему другой мальчик. — Последняя слева, она и есть.
— Правда твоя. Чего он там орет-то?
— Похоже, ему свет досаждает.
— Еще бы. — Мальчишка сплюнул. — А уж воняет от него, задохнуться впору.
— Он крыс жрет, смотри.
— Ага, — засмеялся другой. — Смехота.
А что прикажете с ними делать? Они бегают по нему, грызут пальцы на руках и ногах, порой и в лицо кусают.
— Ну да, ем, — забормотал узник, — так ведь они меня тоже едят. Не троньте!
Мальчишки подошли ближе, хрустя соломой.
— Скажи что-нибудь, — попросил тот, что поменьше. Худенький, но умный, сразу видать. — Как звать тебя, помнишь?
Узник застонал, снедаемый страхом.
— Ну? Назови свое имя.
Имя… Ему говорили, только давно — он забыл. Скажешь неверно, снова пальца лишишься или хуже того… Нет, нет, не надо об этом думать. Глаза и рот кололо, как иглами.
— Прошу вас, — прошамкал он, будто столетний старец. Может, ему и впрямь сто лет. Сколько он уже здесь сидит? — Уйдите, — бормотал он сквозь выбитые зубы и недостающие пальцы. — Заберите крысу, только меня не трогайте.
— Тебя Вонючкой звать — вспомнил теперь? — сказал большой мальчик. Он держал факел, а другой — связку ключей.
Из глаз узника хлынули слезы.
— Да. Вспомнил. Вонючка. Рифма — трясучка. — В темноте имя тебе ни к чему, и забыть его очень просто. В настоящей жизни его звали как-то иначе, но здесь и сейчас он Вонючка. Точно.
Он и мальчишек вспомнил. На них одинаковые дублеты из шерсти ягненка, серебристо-серые с синей оторочкой. Оба они оруженосцы, обоим по восемь лет, даже имена у них одинаковые: Уолдер Фрей. Уолдер Большой и Уолдер Малый. Который здоровый — Малый, который поменьше — Большой. Все путают, а им смех.
— Я вас знаю, — прошептал узник потрескавшимися губами. — Знаю, как вас зовут.
— Ты пойдешь с нами, — сказал Уолдер Малый.
— Его милость тебя требует, — сказал Уолдер Большой.
Страх пронзил узника, как ножом. Они только дети, восьмилетние мальчики — уж их-то он при всей своей слабости одолеет? Забрать факел, ключи, взять кинжал с бедра Уолдера Малого и бежать. Нет, нельзя. Тут какой-то подвох. Побежишь — опять пальца лишат или зуб выбьют.
Он уже пытался. Сколько-то лет назад, когда еще силы были. Тогда к нему пришла Кира — она украла ключи и знала калитку, которая не охранялась. «Бежим в Винтерфелл, милорд, — просила она, бледная и дрожащая. — Сама я дороги не знаю. Бежим со мной». И он согласился. Тюремщик лежал мертвецки пьяный в луже вина, со спущенными штанами. Дверь в подземелье была открыта, калитка, как и сказала Кира, не охранялась. Они выждали, когда луна скрылась за облаком, удрали из замка и побежали, спотыкаясь о камни, через ледяную Рыдальницу. На том берегу он поцеловал Киру: «Спасительница моя». Дурак, вот дурак!