Танки повернули на запад
Шрифт:
Он из-за пазухи достал мятую карту, расправил ее на коленях. Севернее Каменец-Подольского красовалось боль-аре синее яйцо, в котором стояли номера немецких дивизий. Я достал свою карту с таким же почти яйцом, и мы стали сверять номера соединений противника.
Подполковник Тканко опытом и чутьем не первый день воевавшего командира чувствовал сложность обстановки, понимал смысл начавшейся переброски наших частей.
С предрассветного июньского часа 1941 года наша армия проходила жестокую школу войны. Каждая операция — урок, испытание, и почти всегда нечто новое, заставлявшее задумываться
Действенность пропаганды, обращенной к вражеским частям, определялась обычно силой наших ударов по ним. Чем крепче бьем, тем убедительнее доводы листовок и радиопередач. Как правило, неприятельские солдаты бросали на землю винтовки и поднимали вверх руки, лишь видя безысходность своей участи.
А тут, в лесистых предгорьях Карпат, все сложилось иначе.
Полковнику Соболеву радируют из штаба корпуса:
«Направляем к вам командира венгерского батальона подполковника Лошонци Сабо».
Менее чем через час из бронетранспортера выскакивает старший лейтенант Подгорбунский и вежливо помогает сойти офицеру в венгерской форме. Разговаривают они жестами, мимикой, но явно дружелюбно. И это Подгорбунский, которому Соболев не уставал каждый раз напоминать, чтобы пленный был доставлен живым И в состоянии, позволяющем получить от него нужные сведения. Венгр привычно поправляет ремни, оттянутые тяжелой кобурой, независимо берет под козырек.
— Товарищ полковник, — шепчет Соболеву Подгорбунский, — его надо по-христиански встретить.
Разведчику не полагается выказывать удивления, да Соболев вообще по природе своей не склонен удивляться. Он кивает ординарцу, и на столе, только что заваленном схемами, таблицами, картами, появляются скатерть, нарезанный хлеб, банки с консервированной колбасой, фляга с водкой.
Венгерский подполковник, непринужденно улыбаясь, оглядывает комнату, крутит в руках банку с колбасой — «Америка?» — рассматривает плакат, на котором красноармеец с бронебойкой удовлетворенно вытирает рукавом лоб, а вдалеке догорает немецкий танк. Развертывает одну за другой газеты, сложенные на подоконнике, и пытается по складам читать:
— Пра-в-да. Что есть «пра-в-да?» От Со-вет-ско-го… Слово «Информбюро» подполковнику не дается ни в какую. Он шутливо вытирает со лба пот, показывая на плакат с бронебойщиком. Веселый, видно, человек командир венгерского батальона.
Невозмутимый Соболев жестом приглашает к столу:
— Разговаривает ли господин подполковник по-немецки?
— Gews.
Венгр сыплет по-немецки со скоростью, при которой Соболеву понятны лишь отдельные слова. Соболев вызывает переводчика и не спеша, исподволь выясняет все, что ему важно знать о 201-й легкопехотной венгерской дивизии. Подполковник все с той же понимающей приятельской улыбкой отвечает на вопросы. Но вдруг улыбка сходит с его лица, он оторопело кладет вилку, вытирает платком рот: Соболев спросил, каким образом подполковник сдался в плен.
— В какой плен? — возмущается венгр. — Я не пленный. Я пришел в гости.
Он с негодованием апеллирует к Подгорбунскому:
— Господин обер-лейтенант может подтвердить.
Голодный
Война подошла к той стадии, когда гитлеровская коалиция начала с треском рушиться, как блиндаж, на котором развернулся тяжелый танк. Недавно еще прочные опоры и перекрытия ломались на куски, погребая под собой создателей этого ненадежного сооружения. Правители стран-сателлитов окончательно опозорили себя в глазах своих народов. Их непопулярность усиливалась экономическими тяготами, нехваткой продовольствия, горючего, сырья. Тыл вассальных стран не мог обеспечить свои армии сколько-нибудь сносным продовольственным и боевым питанием (солдаты противостоящей нам 201-й венгерской дивизии были вечно голодны, а что до технического оснащения, то весь 7-й корпус, куда входила и 201-я пехотная дивизия, имел в своем составе один-единственный артиллерийский дивизион). Зато тыл этот щедро питал войска антигитлеровскими настроениями.
Каждый день пленные подтверждали: венгерские части, развернутые в Прикарпатье, не хотят воевать против Красной Армии.
Но от нежелания воевать до добровольной сдачи в плен немалое расстояние. Своими активными действиями, своей умной пропагандой мы должны были сократить это расстояние. Ибо чем оно короче, тем меньше прольется крови, нашей и венгерской.
На первых же совещаниях выяснилось, что мы во многом не готовы к широкой пропагандистской работе среди войск противника. Армия, например, не располагала ни одной МГУ. Не было во всей нашей танковой армии ни одного человека, знающего венгерский язык. Правда, многие венгры понимали по-немецки. Но не все. А надо было охватить пропагандой всех до единого. Обстановка требовала широкого размаха разъяснительной работы среди противостоящих нам венгерских частей.
После недолгих колебаний мы обратились за помощью к перебежчикам, к добровольно сдавшимся в плен. Многие согласились. Но новая беда — они знали венгерский, но не понимали по-русски. Постепенно выделилась группа русин, которые знали венгерский, немецкий, понимали по-украински и даже по-русски. Главным переводчиком стал энергичный и дельный Иван Романец — учитель из-под Мукачево, в самом начале Прикарпатской операции перешедший на нашу сторону.
Раньше пленных допрашивали поодиночке, перепроверяя полученные сведения допросами других солдат и офицеров. Теперь вошли в практику коллективные допросы. В избу набивалось двадцать-двадцать пять пленных. Соболев через Ивана Романца задавал одному вопросы и, получив ответ, тут же спрашивал у остальных:
«Так это? Кто чем может дополнить показания?».
С помощью Ивана Романца и его группы перешли к новым формам пропаганды среди венгерских войск. Мы прямо говорили добровольно сдавшимся в плен: «Хотите вернуться обратно к своим товарищам и привести их к нам? Этим вы спасете их от гибели и приблизите конец войны».
Находились смельчаки, благородные люди, которые по несколько раз пробирались через линию фронта и приводили с собой товарищей. Солдат Иозеф Неймет четырежды проделал такое смертельно опасное путешествие.