Танки повернули на запад

Попель Николай Кириллович

Федоренко докладывал лаконично и не ахти как вразумительно. Стрельба то приближалась, и казалось, танки вот-вот вынырнут из тумана, то откатывалась. Федоренко сообщил: «Вышел на немецкую пехоту, нахожусь в тылу у прорвавшихся танков». А через десять минут новое: «Танки повернули на меня. Отхожу. Приготовьте отсечный огонь».

Донесения, которые получал Бурда, приказания, которые он отдавал, отражались на его подвижном смуглом лице. «Добро тебе, Федоренко, — кричал Бурда в микрофон, — заманивай на себя немцев. Мы их встретим».

Но в то

время, когда Федоренко оттягивал на себя и подводил под артиллерийский огонь фашистские танки, несколько вражеских машин, возможно заблудившихся, оказались в непосредственной близости от командного пункта. В комнате, где мы сидели, что-то коротко треснуло и на стол посыпались мелкие щепки. В полуметре над нашими головами просвистела болванка, насквозь прошившая хату. Из двух дыр на противоположных стенах потянуло влажным холодом.

Бурда в сердцах швырнул на скамейку ушанку, отцепил с пояса шлем и бросил на ходу:

— Штаб, в ружье!

Я выскочил вслед за Бурдой. Но уже не видел его. По шуму мотора догадался: командир повел свой танк. Я крикнул подбежавшему Коровкину: «Заводи!». Влез в «тридцатьчетверку». Хорошо, что в этот раз взял ее с собой, не довольствуясь «хорьхом».

Среди деревьев мелькнул неясный, выхваченный из тумана вспышкой силуэт машины Бурды.

Я приказал Коровкину открыть огонь и не отрываться от командира бригады.

Лихорадка боя снимает ощущение времени и места. Не заметил, как мы, маневрируя, вышли к окраине Цыбулева. Кусок стены у ближнего сарая рухнул и в проеме показался ствол самоходки. К моему танку бежал человек в комбинезоне. Я открыл люк и рукой показал ему направление огня.

Самоходка ухнула, выбросив длинный лоскут пламеии. Дым не успел рассеяться — новый столб огня. В сыром воздухе запахло едучей гарью.

«Тридцатьчетверка» рванулась вперед. И тут я услышал в шлемофоне голос Бурды. Комбриг спрашивал, чей танк идет за ним.

— Спасибо, товарищ Кириллов. Берите вправо, меняйте позицию.

Коровкин выполнил команду.

Танк, покачиваясь, шел по пахоте, на которой сохранились еще не стаявшие белые плешины снега.

Немецкие машины, прикрываясь огнем, откатывались к югу, надеялись укрыться в роще между Цыбулевом и Монастырищем.

Я поднес ко рту микрофон и с неожиданно охвативт шей меня радостью крикнул:

— Добро, Александр Федорович. Не дал в обиду свой капэ.

Ответа не было. Танк Бурды, не отвечая, мчался впереди. Вдруг резко затормозил. Я приказал Коровкииу приблизиться, прикрывая огнем «тридцатьчетверку» командира бригады.

Из переднего люка машины Бурды вывалился механик-водитель. Размахивая руками, он бежал нам навстречу.

Я отбросил верхний люк и услышал:

— Батьку убили!..

На поле рвались редкие снаряды. Но их никто не замечал. Когда мы с Коровкиным поднялись на «тридцатьчетверку» Бурды, из Цыбулева уже подбежали к нам артиллеристы.

Через верхний люк мы осторожно поднимали обмякшее тело командира бригады. Бурда едва слышно хрипло

стонал, закусив нижнюю губу. Руки поднимавших его снизу радиста и командира орудия были в крови. Кровь заливала располосованную на животе шинель Бурды.

Откуда-то прибежала медсестра, появились носилки. Их поставили на снег, и снег вокруг стал рыхлым, багровым. Бурда лежал на спине. Изо рта по бледным, утратившим смуглость щекам тоже струилась кровь. Глаза, подернутые влагой, неподвижно смотрели в небо.

Я опустился на колени в тщетном желании что-то услышать от умирающего.

Бурда молчал. И я увидел, как стекленеет на его глазах влага, как сомкнулись губы, намертво спаянные застывшей кровью…

Произошло это через четверть часа после того, как истек срок ультиматума, предъявленного нашим командова- нием окруженным гитлеровским войскам — в одиннадцать пятнадцать 9 февраля 1944 года.

А еще через несколько дней, когда кольцо окружения сжалось, группа Гетмана вслед за другими частями нашей армии начала передислокацию.

Уже без нас пленили остатки сопротивлявшихся близ Корсунь-Шевченковского немецких полков. Без нас подсчитывали потери и трофеи.

Наш маршрут лежал на северо-запад, к Шепетовке, на рубеж, с которого должна была начаться новая наступательная операция. По пути мы миновали ничем для нас прежде не примечательное местечко Ружин.

На площади, в центре местечка, стояла «тридцатьчетверка» с глубокой вмятиной на башне. Танк командира бригады подполковника Бурды застыл памятником на его могиле…

Глава шестая

1

Казалось, зима продолжается. Все так же валил снег, а ночами сквозь холодный туман матово желтела луна. Но снежинки стали тяжелее, будто набрякли влагой, почернели ветки яблонь, и, если утром возьмешь такую ветку, чувствуешь под рукой скользкий ледок. Навстречу и во фланг наступающим войскам задували южные ветры, солдаты вытирали мокрые от талого снега лица.

Кончалась еще одна военная зима. Не последняя ли? Позади Днепр, сотни городов и тысячи сел Украины. Насколько еще хватит фашистского сопротивления после разгромов под Киевом, Житомиром, Корсунь-Шевченковским, Ровно, Кривым Рогом?

Сейчас бы передохнуть, отоспаться, получить пополнение, а потом снова нажать, чтобы затрещал, расползся по швам вражеский фронт… Так примерно рассуждали все мы, и солдаты и командиры, в начале марта сорок четвертого года. В этих рассуждениях сказалась наша усталость от боев, рейдов, от каждодневной близости к смерти.

И нам, особенно в первый момент, показалось странным, что может быть совсем иной ход мыслей.

Верно, наши войска устали, но ведь не меньше устал и противник, который откатывался от самого Днепра, терял живую силу и технику на бесчисленных дорогах, безымянных высотах, ничем не отмеченных рубежах, в больших и малых «котлах». Если наши войска мечтают об отдыхе, то противник мечтает о нем во сто крат сильнее!