Танкисты. Дилогия
Шрифт:
Вот стреляет с «короткой» одна из «тридцатьчетверок» — и, не успев вновь набрать ход, напарывается на немецкую болванку. Сноп искр, различимых даже в дымной круговерти, — и шестигранная башня-«гайка» вдруг приподнимается над корпусом, скрываясь в огненном всполохе сдетонировавшего боекомплекта. Приподнимается — и тут же падает обратно, неохотно сползая вниз. И в тот же миг в сотне метров от погибшего танка точно так же взрывается немецкий Pz-IV Ausf. Н. Угловатая башня с сорванными взрывом противокумулятивными экранами переворачивается через ствол, тяжело рушась кверху погоном на выжженную, изрытую гусеницами и воронками землю.
А чуть в стороне охваченный огнем «Т-34», оставляя за кормой дымный шлейф горящего соляра,
Осколочно-фугасная граната попадает в двигатель похожего на камуфлированный колун полугусеничного «Ганомага». Отделяющая десантный отсек от бака противопожарная перегородка не выдерживает ударной волны, и полторы сотни литров вспыхнувшего этилированного бензина выплескиваются внутрь корпуса, превращая его в огненный ад. Охваченные пламенем панцергренадеры сыплются через борт, пытаются выскочить через задний люк — и тут же падают, скошенные меткими пулеметными очередями, продолжая гореть уже на земле.
Останавливается, размотав перебитую гусеницу и подставив борт затаившейся в неглубоком овражке длинноствольной StuG III, танк из второго взвода. Немецкий наводчик хладнокровно добивает потерявшего подвижность противника: Захаров видит короткий высверк пробивающей броню болванки. Но танк не загорается, а через люк механика-водителя выбираются двое уцелевших танкистов. Один, видимо, ранен, и товарищ помогает ему покинуть машину, практически вытаскивая на себе. Секунда — и тела бойцов судорожно дергаются под ударами автоматных пуль, падая возле танка. Подбежавший к «три-четыре» эсэсовец взбирается на опорный каток, проталкивает в приоткрытый башенный люк гладкое яйцо наступательной М-39 и спрыгивает, торопливо укрываясь в глубокой воронке. Взрыв подбрасывает крышки люков, наружу выплескивается облачко мутного дыма, но боекомплект так и не детонирует.
Два танка останавливаются практически рядом, в каких-то двадцати метрах друг от друга. У «Т-34» разбита ходовая и намертво заклинена пушка; у немецкого панцера, длинноствольной «четверки», — попадание в двигатель, лениво курящийся сизым дымом. Экипажи покидают обреченные машины, не дожидаясь, пока их добьют более удачливые соперники. Покидают — и, обменявшись несколькими неприцельными выстрелами, сходятся в рукопашной. Падает с проломленной прикладом автомата головой немец в танковом комбинезоне с эмблемой Totenkopf на рукаве. И тут же опускается рядом советский танкист, получивший в спину короткую очередь от его товарища. Катаются по перепаханной земле командир немецкого танка и командир танка советского. Победа достается неизвестному ефрейтору, даже с эсэсовским кинжалом между лопаток не разжавшему сведенные на горле врага окостеневшие пальцы. Его убийца мягко опускается в полуметре с раскроенным лопатой черепом: механик-водитель «тридцатьчетверки» успевает сорвать с брони родного танка шанцевый инструмент. Победителей в этой схватке не будет. Как и проигравших.
Но бой продолжается. Ведь на календаре все еще двенадцатое июля…
— Короткая! — не слыша собственного голоса, заорал Дмитрий, пихая сапогом механика.
Ефрейтор понял, «тридцатьчетверка» сбросила ход, притормаживая, и десантник нажал педаль спуска.
БА-БАХ!
Беззвучно — Дмитрий уже давно оглох от безумного грохота — лязгнул отброшенный отдачей казенник, улетела вниз курящаяся дымом гильза. Сдавленно перхая, черный от копоти заряжающий воткнул в ствол новый унитар. И схватился за хомутик боеукладки, чтоб не упасть: танк снова набирал скорость, рывком уходя из вероятно пристрелянного вражеским
Ни вентилятор, ни приоткрытые люки уже не помогали, боевое отделение давно заполнилось тухлым кордитным дымом и солярочной гарью. Дышать с каждой минутой становилось все труднее, пекло глаза и сжимало стальным обручем судорожного кашля грудь под промокшим насквозь, хоть выжимай, комбинезоном. Да и откуда взяться свежему воздуху, когда снаружи все сплошь завешено поднятой взрывами и гусеницами пылью да дымом от горящих танков? А ведь на дворе еще и июль, самая жара, броня раскалилась — не притронуться, хоть яичницу жарь…
«Промазал, — отрешенно подумал десантник. — Ну, и хер с тобой, живи, сука. В другой раз точно спалю. А яичница — это тема, сейчас бы навернуть, да с салом, да чтоб хлеба ломоть с ладонь размером… тьфу ты, что за херня в башку лезет! Не угореть бы только, сознание не потерять, обидно будет».
Дмитрий снова приник к налобнику прицела, противно липнущему к потной и грязной коже, выискивая цель. Танк нещадно мотало из стороны в сторону: опытный дядька Иван Федорович тоже хотел жить, делая все возможное, чтобы усложнить фрицевскому наводчику задачу. Хрен тут прицелишься. Да и как целиться, если вообще ничего не видно? То ли горит кто-то уж больно жарко, то ли дымовую шашку сбросили, фиг разберешь. Интересно, чего Яшка-радист со своего курсового палить перестал? Надышался, что ли? Или башкой о броню приложился, когда они тот «Ганомаг» в борт таранили, а после еще и переехали? Танк тогда неслабо тряхнуло, он себе губу прокусил, до сих пор по подбородку что-то липкое течет. Зато как эсэсманов пораскидало, любо-дорого было смотреть! Все такие пятнистые, в крапчатых камуфляжах, с молниями на отворотах… и прямо под гусеницы. А Федорыч еще и прокрутился по ним, молодец мужик!
— …оман…р! — Заряжающий дергал десантника за рукав комбеза. — …ы …рим …орим… мы! …аш это …ым!
— Да не слышу я все равно! — в сердцах рявкнул он. — Чо, б…, орешь-то?
И неожиданно понял, что тот кричит: «горим мы, говорю, наш это дым!»
Несколько секунд Захаров соображал, «собрав мысли в пучок», как говаривал в прошлой, доафганской еще жизни суровый прапорщик Махров, затем до него наконец дошло: танк загорелся, а ветер сносит дым по курсу движения, заволакивая его прицел. Потому и не видно ни хрена. Вот так здрасте! Приехали…
— Огнетушитель готовь, я счас выгляну, — отпихнув Серегу, десантник откинул крышку люка и, собравшись с духом, высунул наружу голову. Секунда, вторая… все, харе с судьбой в русскую рулетку играть. Особенно, если в барабане все патроны на месте. Все и так понятно: им разворотило навесной бак, соляра выплеснулась и загорелась. Все бы ничего, да только выплеснулась она в аккурат на решетку МТО, откуда сейчас валил жирный черный дым с прожилками пламени. Если не потушить, двигателю определенно песец, особенно на такой жаре.
— Федорыч! — поднырнув под казенник, проорал Захаров в самое ухо мехвода. — Горим мы. Подыщи, где схорониться, а то буево будет.
Фрунза неопределенно дернул могучими плечами, показывая, что понял. Взрыкнув дизелем, танк круто изменил направление, отклоняясь куда-то вправо и, вроде бы, съезжая вниз. Еще несколько секунд — и машина остановилась, плавно качнувшись взад-вперед. Издав определенно нехороший металлический звук, словно всхлипнув, дизель заглох.
Поколебавшись мгновение, Дмитрий снова высунулся из башни. Сначала на секунду, затем осмотрелся внимательней. Механик не подвел: танк стоял в небольшом, едва поместились, топком овражке — ключ тут, что ли, бьет, или ручеек какой? — заросшем измочаленным траками кустарником. А что, неплохо. Снаружи их, пожалуй, что и не видно. А валящий из решетки моторного отсека дым с короткими всполохами рыжего пламени даже на руку, маскировка, понимаешь. Вот только кончать пора с такой маскировкой, пока движок не расплавился или баки не рванули.