Танские новеллы

Автор неизвестен

Близилась полночь, слуги и стража были отпущены и находились в восточном и западном флигелях, а мы с государем остались вдвоем во дворе. Государь стоял, опершись на мое плечо, и мы смотрели на небо. Вспоминая трогательную историю Пастуха и Ткачихи, мы дали тайную клятву друг другу быть мужем и женой на веки вечные. Поклявшись, мы взялись за руки и заплакали. Об этом никто, кроме государя, не знает. Ах, зачем я вспомнила об этом, — стала сокрушаться она. — Теперь мне не жить здесь спокойно. Хочу опять на землю, чтоб наша связь продолжалась и в будущей жизни. На небе или в мире смертных я должна увидеться с ним и соединиться, как прежде!

Даос стал утешать ее:

— Государю-отцу тоже ведь недолго осталось жить среди людей. Не беспокойтесь и не мучьте себя так.

Даос вернулся и сообщил обо всем Сюань-цзуну; тот впал в уныние и по целым дням тосковал. Летом того же года, в четвертую луну, он скончался в Южном дворце.

Зимою, в двенадцатую луну первого года «Юаньхэ» Бо Лэ-тянь из Тайюаня прибыл цензором в Чжоучжи. Я, Хун, и Ван Чжи-фу из Ланье жили тогда в этом городе и как-то в свободное время втроем поехали в храм Прогулок Бессмертных. Речь зашла об этой истории, и мы вместе вздыхали над ней.

Чжи-фу поднес вина Лэ-тяню и сказал:

— Если исключительные события не будут описаны кистью гениев, то с течением времени они исчезнут из памяти, и сказания о них не дойдут до грядущих поколений. Вы, Лэ-тянь, талантливый поэт и человек большого чувства. Что вам стоит написать песню об этом?

И тогда Бо Лэ-тянь в назидание потомкам написал свою «Песнь о бесконечной тоске». Он не только хотел растрогать слушателей, но и предостеречь красивых женщин от увлечений, чтобы навсегда иссяк источник волнений.

Сочинив эту песню, он просил меня написать пояснение к ней. Не принадлежа к эпохе «Кайюань», я не смог изложить все то, что в мой век никому уже не известно. А то, что известно всем, содержится в книге «Деяний Сюань-цзуна» [170] . Поэтому я здесь рассказал только то, что относится к «Песне о бесконечной тоске», которая звучит так:

Был один государь. Он, красавиц любя, «Покорявшую страны» [171] искал. Но за долгие годы земле его Хань Не явилась подобная вновь... Вот и девочке Янов приходит пора Встретить

раннюю юность свою. В дальних женских покоях растили дитя, От нескромного взора укрыв. Красоту, что получена в дар от небес. Разве можно навек запереть? И однажды избрали прелестную Ян Самому государю служить. Кинет взгляд, улыбнется, и сразу пленит Обаяньем родившихся чар, И с дворцовых красавиц румяна и тушь Словно снимет движеньем одним. Раз прохладой весенней ей выпала честь Искупаться в дворце Хуацин, Где источника теплого струи, скользя, Омывали ее белизну. Опершись на прислужниц, она поднялась — О бессильная нежность сама! И тогда-то впервые пролился над ней Государевых милостей дождь. Эти тучи волос, эти краски ланит И дрожащий убор золотой... За фужуновым пологом в жаркой тиши Провели ту весеннюю ночь. Но, увы, быстротечна весенняя ночь, — В ясный полдень проснулись они. С той поры государь для вершения дел Перестал по утрам выходить. То с любимым вдвоем, то при нем на пирах, От забот не уйдет ни на миг, И в весенней прогулке всегда она с ним, И ночами хранит его сон. Их три тысячи — девушек редкой красы — Было в дальних дворцах у него, Только ласки, что им предназначены всем, Ей дарил безраздельно одной. В золотой она спальне украсит себя, — С нею, нежной, пленительней ночь. А в нефритовой башне утихнут пиры, — С нею, пьяной, милее весна. Многочисленным сестрам и братьям ее Во владение земли он дал, И завидного счастья немеркнущий свет Озарил их родительский дом. И под всем нашим небом в стремленье одном Не узнать матерей и отцов: Их не радует больше родившийся сын, Эту радость приносит им дочь. Высоко вознесенный Лишаньский дворец Упирался в небесную синь. Неземные мелодии, с ветром умчась, Достигали пределов страны. Песни тихий напев, танца плавный полет, Нить струны и свирели бамбук... Целый день государь неотрывно глядел, На нее наглядеться не мог... Загремел барабана юйянского [172] гром И принес колыханье земли. Смолк изорван «Из радуги сотканный шелк, Из сверкающих перьев убор» [173] . Девять врат во дворцы государя вели, Дым и пыль их закрыли от глаз. Это тысячи всадников и колесниц Держат путь в юго-западный край. Шевелятся драконы расшитых знамен [174] , — И идут. И на месте стоят. От столицы на запад они отошли За сто ли. И недвижны опять. Непреклонны войска. Но чего они ждут, Что заставит в поход их пойти? Брови-бабочки, символ ее красоты, Наконец перед ними мертвы! Наземь брошен цветной драгоценный убор. Где же та, что вернет ему жизнь — Перьев блеск изумрудный, и золото птиц, И прозрачного гребня нефрит. Рукавом заслонился тогда государь, — Был бессилен от смерти спасти. Обернулся, и хлынули слезы и кровь Из его исстрадавшихся глаз. * * * Разнося над селеньями желтую пыль, Вечный ветер свистит и шумит. Там мосты и тропинки, кружа в облаках, Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ. Под горою Эмэй там в долине пустой Проходящих не видно людей. Боевые знамена утратили блеск, И тусклее там солнечный свет. Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек И вершинами синими гор. Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем И ни ночью покоя не знал. Был построен дворец. В нем он видел луны Сердце болью тревожащий луч. Сквозь ночные дожди он слыхал бубенцов Все внутри обрывающий звук. С небесами земля совершила свой круг. Возвращался Дракон-государь [175] . Подъезжая к Мавэю [176] , поник головой И невольно коня придержал. Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом, На сырой этой грязной земле Как узнает он место, где яшмовый лик Так напрасно похитила смерть? Друг на друга властитель и свита глядят, Их одежда промокла от слез, И к столице, продолжив свой прерванный путь, Тихо едут, доверясь коням. Воротились в Чанъань. Вид озер и садов Все такой же, как в прошлые дни, И озерный фужун [177] , как всегда, на Тайи [178] , Те же ивы в Вэйянском дворце. Как лицо ее нежное белый фужун, Листья ивы как брови ее. Все как прежде при ней. Так достанет ли сил, Видя это, рыданья сдержать? Снова веснами персик и слива цветы Раскрывали под ветром ночным. Вновь осенний утун с опадавшей листвой Расставался под долгим дождем. Государевы южный и западный двор Зарастали осенней травой. Заносило листвою ступени дворцов, И багрянца никто не сметал. У певиц, что прославили Грушевый сад [179] , В волосах белый снег седины. Для прислужниц, хранивших Цветочный чертог [180] , Юных лет миновала весна. К ночи в сумрачных залах огни светлячков На него навевали печаль, И уже сиротливый фонарь угасал. Сон же все не смежал ему век. Не спеша, не спеша отбивают часы — Начинается длинная ночь. Еле светится-светится в небе Река [181] , Наступает желанный рассвет. Стынут ночью фигуры двойных черепиц. Как приникший к ним иней тяжел! Неуютен расшитый широкий покров. Кто с властителем делит его? Путь далек от усопших до мира живых. Сколько лет, как в разлуке они, И ни разу подруги погибшей душа Не вошла в его тягостный сон. * * * Из Линьцюна даос, знаменитый мудрец, Пребывавший в столице в тот век, Чист был сердцем, и высшим искусством владел Души мертвых в наш мир призывать. Возбудил сострадание в нем государь Неизбывной тоскою по ней, И, приказ получив, приготовился он Волшебством государю помочь. Как хозяин пустот; пронизав облака, Быстрой молнией он улетел. Был и в высях небес и в глубинах земли, И повсюду усердно искал. В вышине он в лазурные дали проник, Вглубь спустился до Желтых ключей [182] , Но в просторах, что все распахнулись пред ним, Так нигде и не видел ее. Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали, Есть гора, где бессмертных приют. Та гора не стоит, а висит в пустоте, Над горою туман голубой. Красоты небывалой сияют дворцы, Облака расцветают вокруг, А в чертогах прелестные девы живут, — Молодых небожительниц сонм. Среди этих бессмертных есть дева одна, Та, чье имя земное Тай-чжэнь [183] , Та, что снега белее и краше цветка, Та, которую ищет даос. Видя западный вход золотого дворца, Он тихонько по яшме стучит И, как в старых легендах, «велит Сяо-юй [184] Доложить о себе Шуан-чэн [185] ». Услыхав эту весть, что из ханьской земли Сыном неба к ней прислан гонец, Скрыта пологом ярким, тотчас ото сна Пробудилась в тревоге душа. Отодвинув подушку и платье схватив, Чуть помедлила... бросилась вдруг, И завесы из жемчуга и серебра Раскрывались послушно пред ней. Уложить не успела волос облака В краткий миг, что восстала от сна. Сбился наспех надетый роскошный убор. В зал сошла, где даос ее ждет. Ветер дует в бессмертных одежд рукава, Всю ее овевает легко, Словно в танце «Из радуги сотканный шелк, Из сверкающих перьев убор». Одиноко-печален нефритовый лик. Плачет горько потоками слез Груши тонкая ветка в ^– весеннем цвету. Что стряхнула накопленный дождь. Вся в волненье, велит государю сказать. Как она благодарна ему: «Ведь за время разлуки ни голос, ни взгляд Не пронзали туманную даль. В Осиянном чертоге, где жил государь. Прервалась так внезапно любовь. На священном Пэнлае в волшебном дворце Долго тянутся длинные дни. А когда я смотрю на покинутый мной Там, внизу, человеческий мир, Я не вижу столицы, Чанъани моей, Только вижу я пыль и туман. Пусть же вещи, служившие мне на земле, Скажут сами о силе любви. Драгоценную шпильку и ларчик резной Государю на память дарю. Но от шпильки кусочек себе отломлю И от ларчика крышку возьму». И от шпильки кусочек взяла золотой, В платье спрятала крышку она: «Крепче золота, тверже камней дорогих Пусть останутся наши сердца, И тогда мы на небе иль в мире людском, Будет день, повстречаемся вновь». И, прощаясь, просила еще передать Государю такие слова (Содержалась в них клятва былая одна, Два лишь сердца и знало о ней): «В день седьмой это было, в седьмую луну, Мы в чертог Долголетья пришли. Мы в глубокую полночь стояли вдвоем, И никто не слыхал наших слов: Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах Птиц четой неразлучной летать. Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле Раздвоенною веткой расти!» Много лет небесам, долговечна земля, Но настанет последний их час. Только эта печаль — бесконечная нить, Никогда не прервется в веках [186] .

170

Имеется в виду раздел династийных историй, известный под названием «Деяния императоров».

171

«Покорявшую страны»— то есть такую небывалую красавицу, как жена ханьского императора У-ди, о которой брат ее Ли Янь-нянь сказал в стихах императору: «Раз взглянет — и сокрушит город, взглянет второй раз — и покорит страну».

172

Юйян— местность на территории нынешней провинции Хэбэй, одна из областей, подвластных мятежному полководцу Ань Лу-шаню.

173

«Из радуги сотканный шелк, из сверкающих перьев убор»— название песни и танца.

174

Имеются в виду императорские знамена.

175

Дракон— одно из наименований императора.

176

Мавэй— местность на территории нынешней провинции Шэньси, где разыгралась трагедия убийства Ян Гуй-фэй.

177

Фужун— разновидность лотоса.

178

Тайи— название озера.

179

Грушевый сад— школа актерского мастерства при дворе императора Сюань-цзуна.

180

Цветочный чертог— женская часть дворца.

181

Река— здесь Млечный Путь.

182

Желтые ключи— ключи, бьющие под землей; могила.

183

Тай-чжэнь— одно из имен Ян Гуй-фэй.

184

Сяо-юй— дочь Фуча, князя страны У эпохи Чуньцю (722—481 гг. до н. е.).

185

Шуан-чэн— служанка Сиванму, мифической царицы Запада.

186

«Песнь о бесконечной тоске» дана в переводе Л. Эйдлина.

ЮАНЬ ЧЖЭНЬ

ПОВЕСТЬ ОБ ИН-ИН

В годы «Чжэньюань» жил некий студент по фамилии Чжан. Это был элегантный и красивый юноша с мягким характером и утонченной душой. Он отличался высокой нравственностью, строгим поведением и чуждался всего недостойного.

Иногда Чжан принимал участие в попойках друзей, но в то время, как другие шумели и буйно веселились, словно боясь упустить случай, Чжан только делал вид, что развлекается вместе со всеми, на самом же деле никогда не забывался. Так и получилось, что он достиг двадцати трех лет, а женщин еще совсем не знал. Друзья допытывались у него, в чем же причина. Чжан в свое оправдание говорил так:

— Вот, скажем, Дэн Ту-цзы [187] , он ведь не то чтобы по-настоящему любил женскую красоту, просто был развратным человеком! Я же искренне восхищаюсь женской красотой, но мне еще не случалось встретиться с такой, которая сумела бы покорить мое сердце. Как бы мне объяснить это? Попадись мне исключительная красавица, я бы мог от всего сердца увлечься ею. Как видите, я не бесчувственный.

187

Дэн Ту-цзы— герой поэмы Сун Юя (IV в. до н. э.).

И те, кто спрашивал его, удовлетворялись этим объяснением.

Как-то Чжан поехал в Пу [188] . Ли в десяти к востоку от этого города находился буддийский монастырь, носивший название Обители Всеобщего Спасения, и Чжан остановился там [189] . Случилось так, что в это время некая вдова по фамилии Цуй, возвращаясь в Чанъань, проезжала через Пу и остановилась в том же монастыре. Госпожа Цуй происходила из рода Чжэн; мать Чжана тоже была из этого рода. Оказалось, что вдова Цуй приходится Чжану теткой по женской линии.

188

Город Пу расположен в нынешней провинции Шэньси.

189

В монастырях обычно имелись помещения для приезжих.

В том году в Пу умер полководец, Хун Чжэнь. Его помощник, некий Дин Вэнь-я, плохо обращался с воинами. Воспользовавшись похоронами полководца как удобным моментом для мятежа, городской гарнизон поднял бунт. В городе начались грабежи.

Семья Цуй путешествовала в сопровождении большого количества слуг и везла с собой множество ценных вещей. Оказавшись проездом в чужом месте, путешественники дрожали от страха, не зная, к кому обратиться за помощью.

Еще до этого Чжан был в приятельских отношениях с друзьями командующего войсками в Пу. Чжан добился, чтобы его родственникам дали надежную охрану, и благодаря этому их никто не тронул.

Дней десять спустя в Пу прибыл Ду Цюэ, неподкупный уполномоченный императора, и привез императорский указ, предписывающий ему возглавить городской гарнизон. Ду Цюэ обнародовал приказ и быстро восстановил порядок.

Госпожа Цуй была бесконечно благодарна Чжану за оказанное благодеяние; она приготовила угощение, приняла юношу в среднем зале, как почетного гостя, и обратилась к нему со следующими словами:

— Я, ваша тетка, одинокая вдова, вопреки долгу супружеской верности пережившая своего мужа, осталась с малыми детьми на руках. К несчастью, мы попали в этот город в такое тревожное время и спаслись только благодаря вашей помощи; я, мой маленький сын и юная дочь остались живы только благодаря вам. Такую услугу нельзя сравнивать с обычным одолжением! Сейчас я позову моих детей, чтобы они засвидетельствовали свое уважение вам, их старшему брату и благодетелю, и хоть в какой-то мере поблагодарили вас за милость.

Она позвала сына Хуань-лина, милого, славного мальчика лет десяти. Затем крикнула дочери:

— Выйди и поклонись старшему брату: он спас тебе жизнь.

Прошло некоторое время, и только тогда Ин-ин, не выходя из-за перегородки, попросила извинить ее, ссылаясь на нездоровье. Мать сердито сказала:

— Твой старший брат Чжан спас тебя. Если бы не он, тебя бы похитили. Как ты можешь отказываться выйти к нему! Ты что, боишься людской молвы?

Немного погодя Ин-ин вышла, в скромном будничном платье, без всяких украшений, без румян на щеках. Волосы не были уложены в прическу, брови нахмурены. Лицо девушки было прекрасно, прелестный облик ее волновал сердце. Пораженный ее красотой, Чжан приветствовал ее. Так как Ин-ин вышла по принуждению, то, сев рядом с матерью, устремила вперед неподвижный взор и выглядела такой расстроенной, что, казалось, вот-вот упадет без чувств. Чжан спросил, сколько ей лет. Мать ответила: