Тарантул

BOB DYLAN

TARANTULA

Рисунки автора

«Как же тоскливо становится писать для этих немногих избранных…» — решил однажды Глупоглаз. И написал нечто. О том, что получилось, спорили очень долго. Поток сознания? Механика автоматического письма? Черный юмор? Проза абсурда? Или поэзия? Сатира? Но на что?.. Что угодно, только не «роман», как заявлено о жанре произведения на обложке довольно скромного макмиллановского издания 1971 года, — именно тогда этобыло опубликовано, хотя написано было за пять лет до того, как… Стихи, фразы, мысли, междометия, письма, написанные странными людьми странным людям по не менее странным поводам… А имена?! Ужас… Жуткий трущобный жаргон… И язык какой-то корявый… Создавалось впечатление, что автор — «поэт-лауреат молодой Америки», по выражению газеты «Нью-Йорк Таймс» — разучился грамоте и начисто забыл, что на свете существует такая прекрасная вещь, как запятые, заменив их везде торопливо захлебывающимся союзом «и»… И вообще… Но. Подумав немного, разобравшись в лихорадочных нагромождениях причастий, деепричастий, повторов и уже упомянутых «и», начинаешь догадываться, что, наверное, нелепые истории, то и дело приключающиеся с целым калейдоскопом персонажей, носящих «говорящие» имена, не так уж и глупы… Что где-то, вроде, даже есть какой-то смысл. Или что-то типа смысла… Что это самое «и» не только не мешает восприятию, но наоборот, непостижимым образом убеждает в обнаженной и напряженной искренности того, кто все это записывал… Что все это вполневписывается в контекст общего литературного процесса, а именно — в ту главу учебника по истории зарубежной литературы, где говорится про «модернизм» (а туда вообще все, кажется, можно вписать), и где оный не только не очень охаивается, как было принято как бы раньше, а, напротив, весьма подробно описывается, определяется,

вгоняется во всяческие рамки — безо всякой видимой пользы как для него самого, так и для нас, — спасибо, хоть признается его относительная ценность для мировой литературы, как известно, самой прогрессивной мировой литературы в мире… И что также, может быть , всё это– попросту говоря, один тотальный стёб, добродушный оттягмолодого, талантливого и уже вкусившего славы человека… И вот, сделав все эти потрясающие воображение маленькие открытия, поневоле начинаешь от души радоваться за автора: какой он-де хороший, милый, умный, сообразительный и проч., и как это я его хорошо от нападок закосневшей в своем невежестве критики защитил… Но… Опять возникает это проклятое «но» и упрямо ворочается где-то в районе мозжечка. А нуждается ли сам автор в подобном адвокате? не похожа ли вся моя искусно выстроенная защита на пресловутый героический таран новых ворот? Ведь все это какими– то местами похоже и на истории Матушки Гусыни, без которых ни один англоговорящий ребенок никогда не уснет вечером, и на лимерики Эдварда Лира, «бессмертного английского сюрреалиста, коим создан косолапый Мопснкон-Флопсикон» (Энгус Уилсон), и на логику кэрролловского Старика, Сидящего На Столбе, и на целый зоопарк героев Джона Леннона. Ведь люди, подобные выводку персонажей Боба Дилана, перекочевавших сюда из его же песен, еще водятся на земле, хотя со времен викторианских чудаков встречаются все реже и реже. Ведь и «ненаказанное трепло», и «гомер-потаскуха», и «Дружелюбный Пират Рохля», и «принц гамлет своей гексаграммы», и…, и…, и… — это всё «в действительности один и тот же человек» — «всего лишь гитарист», «который хотел бы совершить что-нибудь существенное, типа, может быть, посадить дерево в океане…» Ведь радикализм и романтизм в ту пору еще «молодого» американца очевидны и не требуют никаких пояснений — как и его песни, известные всему миру… Ведь всё этопохоже на рот, нарисованный на электролампочке — «чтоб она могла смеяться более свободно»….Итак, я вас предупредил . Это– то, что есть. Не более и не менее. Или каким должно было бы стать. Можете, конечно, называть это «романом» — так привычнее. Или «незаписанными пластинками» — так круче. Или «не очень чистым потоком сознания» — так умнее. Или «бредом торчка» — так спокойнее. Некоторые сокрушенно покрутят головой: всё Запад, мол, 3апад… Некоторые всё простят гению: они к этому готовы. Некоторым между строк откроется нечтоза пределами всякого выражения — пусть их… Не забывайте только того, что «мы можем учиться друг у друга», на самом деле, — как и того, что «дело не в том, что не существует Воспринимающего для чего угодно написанного или представленного от первого лица — дело в том, что просто Второго лица не существует»… Ну, а теперь — удачи вам. Может быть, у вас хватит терпения на то, что называется «Тарантулом

Осенью 1966 года мы должны были опубликовать «первую книгу» Боба Дилана. Остальные издатели нам завидовали. « Этого выпродадите целую кучу,» — говорили они, толком и не зная, что этотакое, если не считать того, что оно написано Бобом Диланом. По тем временам — именем магическим «А к тому же, смотрите, сколько продали книг Джона Леннона. Так у вас будет вдвое больше — а может, и втрое.» Содержание не имело никакого значения. Боб время от времени заходил в издательство. В те времена ему было трудно путешествовать средь бела дня даже к нашему старому зданию на углу 12-й Улицы и Пятой Авеню — великолепному сооружению с мраморной лестницей и толстыми стенами, увешанными портретами и фотографиями таких людей, как, например, У.Б.Йитс: мы напечатали и его первую книгу — фактически, все его книги. Однажды, когда Боб появился в очередной раз, секретарша за большим дубовым столом решила, что ей нет дела до того, кого она лицезрит, и стала звонить наверх, чтобы узнать, можно ли его впустить. Тогда это казалось смешным, потому что существовало крайне немного мест, где он не оказывался желанным гостем. Он, бывало, войдет, а люди начинают пялиться, перешептываться и отступать назад. Думали, что нехорошо на него наваливаться. Они все равно не очень четко себе представляли, о чем с ним разговаривать. Мы говорили о его книге, о его надеждах на нее и о том, как она будет, по его представлению, выглядеть. И как он ее назовет. Мы знали только то, что «работа продвигается», что это будет первая книга молодого композитора, робкого парня, быстро ставшего известным, иногда пишущего стихи и странно воздействующего на многих из нас. Мы не были вполне уверены, что нам делать с этой книгой — кроме денег, конечно. Мы не знали, что собирается делать сам Боб. Мы знали только, что хорошие издатели дают авторам шанс нагнать самих себя. Роберт Лоуэлл говорил: «на свой страх и риск вдоль по лезвию бритвы», — и мы думали, что Боб занимается чем-то вроде этого. Мы разработали оформление книги, которое нам самим понравилось. Бобу оно тоже понравилось, и мы отправили его в набор. Еще мы наделали значков и сумок с портретом Боба и словом «Тарантул». Мы хотели привлечь всеобщее внимание к тому факту, что книга выходит в свет. Мы хотели помочь «Лайфу», «Луку», «Нью-Йорк Таймс», «Тайму», «Ньюсвику» и всем остальным, кто говорил о Бобе. Мы доставили ему гранки, чтобы он мог в последний раз хорошенько посмотреть на книгу, прежде чем мы ее напечатаем, переплетем и начнем выполнять все те заказы, которые к нам поступили. Стоял июнь. Боб сделал небольшой перерыв в работе над фильмом, который монтировал. Мы немного поговорили о книге, о Рамо и Рембо, и Боб пообещал закончить «некоторые изменения» через пару недель. Через несколько дней после этого Боб прекратил работу вообще. Катастрофа с мотоциклом приковала его к постели. Книгу можно было бы печатать и в таком виде, как было. Но мы этого сделать не могли. Боб не хотел. Теперь он просто не был готов делать «некоторые изменения». И не больше того. Время шло, год близился к концу. Некоторые были в ярости. Где эта так называемая книга? Он обещал. Обещала компания «Макмиллан». Они даже понаделали этих своих значков и сумок, и их еще осталось много, и люди тащат их со складов и продают, потому что на них — портрет Боба; и, может быть, все равно, один портрет — даже лучше, чем сама книга. К тому же, несколько наборов гранок разошлось по разным людям, которым книга была послана для предварительного ознакомления. Такие предварительные оттиски делаются с каждой книги. Иногда они даже не сшиваются, а просто скрепляются спиралью. Прошло еще немного времени. По-прежнему много народу говорило о книге и интересовалось, когда же она выйдет в свет. Но она не могла выйти до тех пор, пока этого не захочет Боб, — если он вообще захочет. Пока же он не хотел. Чем больше времени проходило, тем более любопытствовали и злились некоторые. Не имеет значения, что это — его работа, говорили они. Не имеет значения, чего он хочет, говорили они. В конце концов, какое он имеет право? И вот им удалось достать пару копий тех гранок, и они начали изготовлять копии копий. Эти копии продавались даже лучше, чем значки. Некоторые газеты заметили, что происходит, и решили напечатать части книги, длинные рецензии, рассуждения и разоблачения. Ни Бобу, ни нам это не нравилось. Мы знаем, что у художника есть право самому решать, как поступать со своей работой. И издатель должен защищать это его право, а не нарушать его. Это должно быть известно всем. Вы не трогаете того, что вам не принадлежит, а единственное, что нам принадлежит в полной мере, — это наша работа. Поэты и писатели рассказывают нам о наших чувствах. Они находят способы выражать невыразимое. Иногда они говорят правду, иногда — лгут нам, чтобы не разбивать нам сердца. Боб всегда был впереди, находя в работе такие пути, которые, может быть, трудно понять. Однако, многое из того, что он тогда написал в «Тарантуле», сейчас понять не так уж сложно. Люди меняются, меняются и их чувства. Но «Тарантул» не изменился. Боб хочет, чтобы он был опубликован, и, значит, настало время его опубликовать. Это первая книга Боба Дилана. Это — именно то, как он написал ее. А теперь вот и вы это знаете.

арета/ кристальная королева музыкальных автоматов, королева гимна и его, рассеянная в ране пьяного внутривенного вливания, приметит изувеченную волну сладкого звука и закричит привет о, столь великой особенной катушке эльдорадо и тебе, избитый личный бог, но она не может, она, вождь тех, когда вы последуете, она не может у нее нет сзади, она не может… под черными цветками железнодорожных вентиляторов и сенью фиговых листьев и псы сплошных утех до утра, растут как арки и исцеляет гармошкины батальоны отъявленных тр усов, кости и быльё и пока что там настойчивее и громче стоны и руки заупокойного землевладельца с единственным страстным поцелуем репетируют с самых сумерек и взбираясь в кусты с каким–нибудь излюбленным врагом, срывая почтовые марки и чокнутых почтальонов и размахивая всем без исключения и знакомое устремление чем оно само по себе, необходимо, чтоб знать, что мать не леди…… арета без целей, вечно одна и всего на шажок мягче неба/ пусть будет ясно, что ей принадлежит мелодия вместе с ее дипломатами чувств и ее землей и ее музыкальными секретами

цензор полуостанавливаясь в двенадцатирядном проезде съесть пончики и щипая официантку/ ему нравится когда женщин подают сырыми и с сиропом/ он твердо решил стать знаменитым солдатом

рукописный кошмар перерезанного горла повсеместно и зрите проповедующего слепую преданность лисе–законнику, месячному купидону и отравляющим призракам догмы… не–ет и пускай лодочников в купальных халатах навсегда запретят н помажут на п олки ада–заживо, она без выдумки, повторения без перемены и жирных шерифов которые ждут фатума в матрасе… халлалуйя и грядет главарь продяг и посвящает в духовные цыгане дэйви кэмпа, ныне инфильтрируемого иностранным диктатором, розовым ФБР и расследующего неизвестные промахи мирного времени, словно они святы и серебряны и освящены структурой калейдоскопа и сандалевой девочкой… чтоб видеть сны о танцующих девственницах, накачанных транками и о бродячем аполлоне за орг аном/ ненаучные бродяги и хорошенькие штучки, счастливые и поднимающие губки и опускающие взгляды и внимание от плеч менестрельных пряток адама с евой… передавая случай отдубасить крутой дух и делодержателей и превратить их в рыбообразных фигляров н дергая вас, изменчивые цели… поддаваясь на убеждения, на преступление против людей, которое будет расцениваться так же, как убийство и пока борются за свои права доктор а, учител я, банкир аи чистильщики канализации, они должны быть ужасно щедрыми… и шагом март в туда, где охотник за петлицами ведет со своим тандербёрдом/ пёрл бейли втаптывает его в бьюик и где нищета — совершенство неиспользованных клиентов нептуна — играет в прятки и сбегая в камо грядеши? и сейчас не время делать глупости, поэтому надевайте свои здоровенные башмаки и прыгайте по мусорным клоунам, почасовой норме и клизмакам и где младшие сенаторы и гоблины срывают верхушки с вопросительных знаков а их жены стряпают пироги и идите же и пошвыряйте пирогов прямо в лицо и поиграйте вслепую и в религиозные бедра ареты и движение и найдя себе свою нимфу без совести и бомбя дотла свое молодое чувствительное достоинство только чтобы увидеть раз и навсегда есть ли в нем дыры и музыка во вселенной и смотрите как она приручает морскую лошадь/ арета, распознанная мальчиками из хора и другими мамочкиными жемчужинами как слишком мрачная чересчур ведьма и разве вы не знаете счастливых песен

законник ведя поросенка на поводу останавливаясь выпить чаю и съесть по ошибке пончик цензора/ ему нравится лгать о своем возрасте и он воспринимает свою паранойю всерьез

гостеприимная могила рекламируется и уступается по прихотям и в журналах, на которых сидит домохозяйка. обнаружив, что ее обеспечивают, восторгают, но никогда не подвергают цензуре и к тому же никогда не смывая себя за собой/ она отрицает за своим трупом мужество ползать — закрывать его собственную дверь, способность умереть от ограбления банка и вот ловит за пятки старых звезд, которые делают жуткие фильмы на ее грязи и на ее лице и не всякому сейчас дано в нее врубиться. она частная собственность… базуки в гнезде и оружие из льда и всепогодного отскока и они щебечут и оставляют шрамы и убивают маленьких детей среди привлекательности леди стыда и ее постоянного неприятеля — тома сойера из овсянки на завтрак заставляя всех женщин не обращая внимания на эту туалетную бойню отныне называемую ЛОНЗО и должны гулять по улицам жизни вечно с ленивыми людьми, которым больше нечего делать если не считать драк из–за баб… к нынешнему времени все узнали что причиной войн служат деньги и алчность и благотворительные организации/ домохозяйки здесь нет. она баллотируется в конгресс

сенатор одетый как австрийская овца. остановившись выпить кофе и оскорбляя законника/ он на черносливной диете и тайно желает быть бингом кросби но согласился бы стать близким родственником эдгара бергена

передавая сахар бутылочному железному человеку который приходит с ухмылкой и тепловой лампой и он в этом году толкает бляхи «кто это сделал» и он поджигатель любви с первого взгляда. вы видели как он прорастает из тупого громилы с гор, превращаясь в куст фамильярных похлопываний по спине и он мудр и разговаривает со всеми, словно они только что отворили дверь/ ему не нравятся люди, говорящие, что он произошел от мартышек, но, тем не менее, он глуп и уничтожающе скучен… пока повар Аллах соскребает голод со своего пола, и загружая его в летающие блюда с ревом и остатком бараньеголовых, восхваляющих власть друг друга и спорят о прыщах и декламируют календари и тычут пальцами в белье друг друга и жидкость и распадаются на сегменты и умирают сумасшедшей смертью, и ревущий фарс смертной блевотины и для чего Иисусу Христу быть Всего–навсего еще одним тупицей? когда все тонто и хеибои теряют свои ноги, пытаясь сэкономить, пока кемосабе и мистер палладин проводят свое свободное время не вместе но равно и все равно почему бы и не подождать пока смех не выправит сработанное во время и ОЙЁЙ, бац, и ярость всего этого когда бывший ковбой–любовник, повисший вверх тормашками и Сюзи Кью. ангел, кладущая новенький цент в эту восприемную машину и вдруг выспринцовывается символ, клохчущий и замерзающий и рушащийся во внутренности какого–то отвратительного мыльного ящика и стоит грохот и железный человек собирая свои бляхи «кто это сделал» и раздавая их за так и пытаясь подружиться и даже если вы не принадлежите ни к какой политической партии, вот вы готовы, готовы вспомнить о чем–то что–то

шеф полиции держащий базуку со своим именем выгравированным на ней. зайдя пьяным и суя дуло в лицо законникова поросенка. когда–то бил жену, он стал профессиональным боксером и получил косую лапу/ он буквально хотел бы стать казнедеем. чего он не знает так это того что законников поросенок подружился с сенатором

страсть игрока и его раб, ласточка и он разражается напыщенными тирадами с ящика черной платформы и завораживает эту шарагу сорвиголов, чтобы они задержались утром и не вышвыривали с фабрик/ все надеются родиться с теми, кого любят, а вот никак и их подвели, им врали и теперь организаторы должны ввести рогатый скот и таща листовки и гангренный энтузиазм, подонков и танки для самоубийц от телефонных будок к развитию гражданского строительства и обычно начинается небольшой дождик… маленьким мальчикам нельзя на улицу поиграть и новые люди на бульдозерах входят каждый час доставляя бакалею и комплекты попечения присылают из лас вегаса… и племянники эксперта по кофейным зернам и прочие любимые сыновья выпускаются с помпадурой и отличием — хвала будь и прощанья в рыданьях с отшельником, которого освобождают и восхитительно уродливо и вечность, ощупанная пальцами, снизойди и спаси своих ягнят и мясников и трахни по розам с их запахом законного простофили… и у дедушки пугала есть кро–о-охотный вьюрочек и сама убедишься, спасая и его тоже/ опусти взгляд, о великий Романтик, ты, могущий предугадывать из любой позиции, ты, знающий, что никто ни Иов ни Нерон ни И.X.Пенни… опусти взор и поймай свою страсть игрока, преврати знатоков высокой проволоки в героев, президентов в жуликов, обрати окончательное… но поскольку отшельники существуют а не разговаривают и низшего класса или безумны или в тюрьме и они все равно не работают на фабриках

добрый самаритянин зайдя со словами «кружимся и кружимся» вытатуированными у него на щеке/ он говорит сенатору чтоб тот прекратил оскорблять законника/ он хотел бы стать развлекателем н хвастается что он здесь один из лучших незнакомцев, поросенок прыгает на него н начинает кушать его лицо

неграмотные монеты с орлами на обеих сторонах борются с мойщиком окон, переродившимся из садовой тяпки, и который, после того, как его как–то счастливо затрахали, и он время от времени случайно трахался о скалу, теперь, обозленный, отложен в долгий ящик по нахождении подчиненного, он вгрызается в подоконник и распевая «что мы будем делать с крошкою–у» жаждущим крестьянским девушкам, которые хотят отпить из его ведра, он думает, что имеет что–то вроде успеха, но получает свое, рассказывая одной из двуорловых монет, что том джефферсон, бывало, использовал его для работ по дому, когда росла дрянь… люди лоренса уэлка внутри окна, они управляют городским отделом планирования и они в спячке и они питают свои лета разговорами с тенями бедняков и других шоферов скорой помощи, и они даже не замечают этого мойщика окон, пока семьи, рассказывающие о бугименах н они драгоценны и есть изображения их, играющих в гольф и становящихся все чернее и они покрывают себя маслом в зале собраний мойщика окон и эти люди считают себя гурманами, так как не ходят на похороны чарли голопогодера и о боги ибо шампанское достаточно языческо и буйвол, несмотря на то, что владельцы ресторанов еще не решили его судьбу, быстро исчезает в насилии/ скоро кроме одной стороны монеты ничего не останется и магомет, откуда бы он ни пришел, проклинает и мойщики окон падают и потом ни у кого не будет никаких денег… бляже храни чистотелых, меньш инства и сельскую местность либрейса

водитель грузовика зайдя с ковровым веником под глазами/ все говорят «здорово джо» а он говорит «джо это владелец этого места, я же всего–навсего ученый, у меня нет имени» водитель грузовика ненавидит всех кто носит теннисную рэкетку/ он выпивает весь кофе сенатора и приступает к броску сенатора замком

сначала вы пристегиваете себе волосы и пытаетесь связать брыкающиеся голоса на столе и потом люди из торгового отдела с именами вроде Гус и Пег и Джуди–Вывих и Над ин с червяками в своем плоде и Бернис Медведелитц, ловящая кайфы по части Хамла и они все в восторге от раздевалок и овощей и Харрьс он засыпает прямо у вас на шее, говоря о своем и о разводах и о мотивах газетных шапок и если вы не можете сказать слазь с моей шеи, вы просто отвечаете ему и подмигиваете и ждете какой–нибудь мерзкой реплики а колокол свободы звонит когда вы не осмеливаетесь спросить себя ради всего святого ну как ты себя чувствуешь и что значит одним лицом больше и разница между сроком жизни болванов и дырами, поросенками компаний и нищими и критиками рака, изучающими йогу с исступленными мелкими бандюгами в одноактных пьесах со всеми У–образными восьмицилиндровыми двигателями, сваленными в реку и объединенными в украденном зеркале… по сравнению с замечательным днем, когда вы находите лорда байрона в морге мелющим чепуху и без штанов и он лопает портрет жана поля бельмондо и предлагает ему кусочек зеленой лампочки и вы начинаете понимать, что вам об Этом никто не говорил и что в конце концов жизнь не так уж проста… в действительности, что она не больше, чем что–нибудь посчитать и чем зажечь сигарету… Лем–Доллар, хотя и на самом деле беспокоится, если жёлоб на самом деле прибьют гвоздями в то время, как он глогает скотч а потом выходит с Морисом, который вовсе не тот самый Парень из Пеории и даже не похож на то, как делают в Де–Мойне, Айова и старая добрая дебби, она тоже идет и оба — она и жёлоб, они начинают дрючиться в газетах и боже кому же обвинять их? и Аминь и ох боженька и как это парадам не нужны твои денежки крошка… это конфетти и один джорди вашингтон и Надин, которая вбегает и говорит где Гус? и она солона по части хлеба, который он делал с ее червей, пока доллары становились кусочками бумаги… но люди убивают за бумагу и все равно дрожь нельзя купить за доллар, длинный, как ценник, конец средств и величиной всего–навсего с ваш кулак и они болтаются на горшке с золотою радугой… что атакует и что покрывает седловины безносых поэтов и чудо сверкает и где–то за радугой и ослепляет мою замужнюю любовницу в овационных маньяков/ кремируя невинное дитя на свалке ради порочной противоположности и сумасброда и кто прикажет чарли остановиться и не возвращаться, ибо мусорщики — несерьезный народ и их убьют завтра и следующего 7–го марта те же самые детки и их отцы и их дяди и все эти люди, которые могут превратить лидбелли в любимчика… они всегда будут убивать мусорщиков и стирая запахи но эта радуга, она уходит за столп и иногда торнадо уничтожает аптеки–закусочные и потопы приносят полиомелит и оставляя Гуса и Пег перекрученными в волейбольной сетке и Хамло прячется в мэдисон сквер гарден… Медведелитц умерла от летающего куска травы! коэффициент умственного развития — где–то в шестидесятых и двадцатом веке и пой же арета… своим голосом запускай на орбиту мэйнстрим! песней возвращай ботала домой! пой туманное… пой для цюрюльника и когда признают твою вину в том, что ты держишь кавалерии и не помогаешь танцовщице с ларингитом… заводишь пиратов валентино к индейцам или, возможно, не протягиваешь руку помощи глухому пацифисту, сидящему на своей гауптвахте… значит тогда, должно быть, пришло время тебе отдохнуть и выучить новые песни… ничего не прощая, ибо ты ничего не сделала и ухаживаешь за благородной уборщицей

как же тоскливо становится. писать

для этих немногих избранных. писать для

всех кроме тебя. тебя, дэйзи мэй, кто

даже не принадлежит к массам… смешно,

но ты даже еще не умерла…

я прибью свои слова гвоздями к этой бумаге

и отправлю их лететь к тебе. и забудь о

них… пока спасибо.

ты добра.

люблю целую

твой неверный

Глупоглаз (в авиа. скверне)