Тартарен из Тараскона
Шрифт:
– Schon!.. Oh! Schon!.. [Прекрасно… О! Прекрасно!.. (нем.)]
– Yes… lovely… [Да… прекрасно… (англ.)]
– Упоительно, дивно…
Можно было подумать, что действие происходит в кондитерской.
Внезапно возгремел некий голос и, точно звук трубы, спугнул всеобщее благоговейное молчание:
– А по-моему, так никто не стреляет… Он у вас арбалет неправильно держит…
Можете себе представить изумление живописца при виде небывалого альпиниста, который с крюком в руке, с ледорубом на плече, рискуя при каждом своем повороте кого-нибудь сокрушить, стал наглядно доказывать ему, что движение
– Уж я-то это дело знаю… Можете не сомневаться…
– Да вы кто такой?
– Как кто такой?.. – воскликнул сильно задетый тарасконец.
Так, значит, это не перед ним распахнулась дверь часовни?
– Спросите, кто я такой, у пантер Заккара и у львов Атласа, – сказал он, приосанившись, – быть может, они вам ответят.
Все в ужасе шарахнулись.
– Но почему же все-таки я неверно передал движение? – спросил живописец.
– А ну, смотрите на меня!
Тартарен дважды топнул ногой так, что пыль поднялась столбом, и, нацелившись из ледоруба, точно из арбалета, принял соответствующую позу.
– Чудесно! Он прав… Стойте так…
И, обратившись к «фамулусу», живописец крикнул:
– Картон, уголь, живо!
В самом деле: тарасконец, коренастый, широкоплечий, выставивший вперед голову в вязаном шлеме с подбородником и, сверкая своим маленьким глазом, целившийся в перепуганного «фамулуса», представлял собою превосходную натуру.
О, волшебная сила воображения! Ему уже казалось, что перед ним на площади Альтдорфа стоит его сын, которого у него, кстати сказать, никогда не было. Одну стрелу Тартарен собирается метнуть из арбалета, а другая у него за поясом, – ею он пронзит сердце тирана. И так он это живо себе представил, что и окружающие были заворожены.
– Это Вильгельм Телль! – сидя на скамейке и с лихорадочной поспешностью набрасывая эскиз, повторял живописец. – Ах, милостивый государь, как жаль, что я не знал вас прежде! Я писал бы с вас…
– Да что вы! Вы находите некоторое сходство? – не меняя позы, спросил польщенный Тартарен.
Да, живописец именно таким представлял себе своего героя.
– И черты лица тоже?
– Это не важно!.. – Немного отодвинувшись, живописец взглянул на эскиз. – Мужественное, энергичное выражение – это все, что нужно. Ведь о Вильгельме Телле ничего неизвестно, – может быть, он никогда и не существовал.
Тартарен от неожиданности выронил арбалет:
– А, идите вы!.. ["А, идите вы!.." и «А, чтоб!..» – распространенные в Тарасконе ругательства, смысл коих не совсем ясен; дамы – и те употребляют их иногда, но неизменно смягчая: «А, чтоб!.. извините за выражение!..» Никогда не существовал!..] Что вы мне сказки рассказываете?
– Спросите у этих господ…
Астье-Рею, уперев свой тройной подбородок в белый галстук, торжественно возгласил:
– Это датская легенда.
– Islandische… [исландская… (нем.)] – с не менее величественным видом заявил Шванталер.
– Саксон Грамматик49 рассказывает, что некий отважный лучник по имени Тоб или Пальтаноке…
– Es ist in der Vilkinasaga geschrieben… [в «Вилькина-саге»50 написано… (нем.)]
Оба вместе:
– …был приговорен датским королем Гарольдом Голубые Зубы…
– …dass der Islandische
Уставившись в одну точку, вытянув руки, не глядя друг на друга и ничего не слушая, они говорили одновременно поучающим, безапелляционным тоном, тоном профессора, вещающего с кафедры неоспоримые истины. Они горячились, выкрикивали даты, имена: «Юстингер Бернский! Иоанн Винтертурский!..»
Постепенно все посетители втянулись в этот жаркий, яростный спор. Все размахивали складными стульями, зонтами, чемоданами, а несчастный живописец, опасаясь за прочность лесов, бегал от одного к другому и просил успокоиться. Как только буря утихла, он опять взялся за свой эскиз и стал искать таинственного альпиниста, чье имя могли ему сообщить только пантеры Заккара и львы Атласа, но альпиниста и след простыл.
Альпинист в это время быстрым и нервным шагом поднимался вверх по узкой дорожке, обсаженной буками и березами, к отелю «Телльсплатте», где должен был ночевать посыльный перуанцев, и, в пылу разочарования рассуждая вслух, с остервенением втыкал альпеншток в размытую дождями землю.
Вильгельм Телль никогда не существовал! Вильгельм Телль – легенда! И это ему прехладнокровно заявляет живописец, которому поручено расписать часовню Телльсплатте! Тартарен обвинял его в святотатстве, негодовал на наш век, век отрицания, разрушения, нечестия, век ничего не уважающий; ни славы, ни величия, черт побери!
Так же вот через двести-триста лет, когда речь зайдет о Тартарене, найдутся новые Астье-Рею и Шванталеры и станут доказывать, что Тартарен никогда не существовал, что это провансальская или же берберийская легенда! Тяжело дыша от возмущения и от крутого подъема, он остановился и присел на скамейку.
Отсюда в просветах между деревьями виднелось озеро и белые стены часовни, похожей на только что воздвигнутый мавзолей. Рев парохода и плеск шлепающегося в воду причала возвещали прибытие новых туристов. С путеводителями в руках они собирались на берегу, а потом, воздевая руки, передавая друг другу легенду о Вильгельме Телле и сопровождая свою речь скупыми жестами, направлялись к часовне. И тут вдруг, благодаря неожиданному обороту мыслей, все представилось Тартарену в смешном виде.
Он подумал о том, что вся история Швейцарии зиждется на этом вымышленном герое; в честь его на площадях маленьких городов воздвигаются часовни, а в музеях больших городов – статуи, устраиваются патриотические празднества, на которые стекаются со знаменами представители всех кантонов. И потом банкеты, тосты, речи, крики «ура», пение, слезы, душащие грудь, – все это ради великого патриота, который, как всем хорошо известно, никогда и не существовал.
А еще говорят про Тараскон! Такой тарасконады и там ни за что никому не придумать!
Придя в веселое расположение духа, Тартарен двинулся бодрым шагом вперед и скоро вышел на Флюэленскую дорогу, возле которой вытянул свой длинный фасад с зелеными ставнями отель «Телльсплатте». В ожидании звонка к обеду пансионеры ходили взад и вперед по дороге, где что ни шаг, то выбоина, мимо облицованного ракушками фонтана, мимо вереницы карет с опущенными оглоблями и перешагивали через лужи, в которые гляделся медно-красный закат.