Тарзан приемыш обезьяны
Шрифт:
От боли и изумления чернокожий мгновенно отрезвел, и когда Тарзан спокойно опустился в свое кресло, негр с пронзительным воплем кинулся со всех ног к своему родному поселку.
В другой раз Тарзан и д'Арно сидели за обедом с несколькими другими белыми. Речь зашла о львах и об охоте за львами.
Мнения разделились насчет храбрости царя зверей; некоторые утверждали, что лев -- отъявленный трус, но все соглашались, что когда ночью около лагеря раздается рев монарха джунглей, то они испытывают чувство безопасности, только хватаясь за скорострельные ружья.
Д'Арно и Тарзан заранее условились, что прошлое Тарзана должно сохраняться в тайне, и кроме французского офицера никто не знал о близком знакомстве Тарзана с лесными зверями.
– - Мосье Тарзан еще не высказал своего мнения, -- промолвил один из собеседников.
– - Человек с такими данными, как у него, и который провел, как я слышал, некоторое время в Африке, непременно должен был так или иначе столкнуться со львами, не так ли?
– - Да, -- сухо ответил Тарзан.
– - Столкнулся настолько, чтобы знать, что каждый из вас прав в своих суждениях о львах, которые вам повстречались; но с таким же успехом можно судить и о чернокожих по тому негру, который взбесился здесь на прошлой неделе, или решить сплеча, что все белые -трусы, встретив одного трусливого европейца. Среди низших пород, джентльмены, столько же индивидуальностей, сколько и среди нас самих. Сегодня вы можете натолкнуться на льва с более чем робким нравом, -- он убежит от вас. Завтра вы нарветесь на его дядю, или даже на его братца-близнеца, и друзья ваши будут удивляться, почему вы не возвращаетесь из джунглей. Лично же я всегда заранее предполагаю, что лев свиреп, и всегда держусь настороже.
– - Охота представляла бы немного удовольствия, -- возразил первый говоривший, -- если бы охотник боялся дичи, за которой охотился!
Д'Арно улыбнулся: Тарзан боится!
– - Я не вполне разумею, что вы хотите сказать словом страх, -- заявил Тарзан: -- Как и львы, страх тоже различен у различных людей. Но для меня единственное удовольствие охоты заключается в сознании, что дичь моя настолько же опасна для меня, насколько я сам опасен для нее. Если бы я отправился на охоту за львами с двумя скорострельными ружьями, с носильщиком, и двадцатью загонщиками, мне думалось бы, что у льва слишком мало шансов, и мое удовольствие в охоте уменьшилось бы пропорционально увеличению моей безопасности.
– - В таком случае остается предположить, что мосье Тарзан предпочел бы отправиться на охоту за львами нагишом и вооруженный одним лишь ножом?
– рассмеялся говоривший раньше, добродушно, но с легким оттенком сарказма в тоне.
– - И с веревкой, -- добавил Тарзан.
Как раз в эту минуту глухое рычание льва донеслось из далеких джунглей, словно бросая вызов смельчаку, который решился бы выйти с ним на бой?
– - Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, -- посмеялся француз.
– - Я не голоден, -- просто ответил Тарзан.
Все рассмеялись, за исключением д'Арно. Он один знал, насколько логична и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека.
– - Признайтесь, вы боялись бы, как побоялся бы каждый из нас, пойти сейчас в джунгли нагишом, вооруженный только ножом и веревкой, -- сказал шутник.
– - Нет, -- ответил ему Тарзан.
– - Но глупец тот, кто совершает поступок без всякого основания.
– - Пять тысяч франков -- вот вам и основание, -- сказал другой француз.
– - Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва при соблюдении упомянутых вами условий: нагишом и вооруженный ножом и веревкой.
Тарзан взглянул на д'Арно и утвердительно кивнул головой.
– - Ставьте десять тысяч,-- предложил д'Арно.
– - Хорошо, -- ответил тот. Тарзан встал.
– - Мне придется оставить свою одежду на краю селения, чтобы не прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета.
– - Неужели вы пойдете сейчас?
– - воскликнул бившийся об заклад.
– - Ведь темно?
– - Почему же нет?
– - спросил Тарзан.
– - Нума бродит по ночам, будет легче найти его.
– - Нет, -- заявил тот.
– - Я не хочу иметь вашу кровь на совести. Достаточно риска, если вы пойдете днем.
– - Я пойду сейчас!
– - возразил Тарзан и отправился к себе в комнату за ножом и веревкой.
Все остальные проводили его до края джунглей, где он оставил свою одежду в маленьком амбаре.
Но когда он собрался вступить в темноту низких зарослей, они все пытались отговорить его, и тот, кто бился об заклад, больше всех настаивал на том, чтобы он отказался от безумной затеи.
– - Я буду считать, что вы выиграли,-- сказал он,-- и десять тысяч франков ваши, если только вы откажетесь от этого сумасшедшего предприятия, которое обязательно кончится вашей гибелью.
Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его.
Сопровождавшие его постояли молча несколько минут и затем медленно пошли назад, на веранду отеля.
Не успел Тарзан войти в джунгли, как он взобрался на деревья и с чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям.
Вот это -- жизнь! Ах, как он ее любит! Цивилизация не имеет ничего подобного в своем узком и ограниченном кругу, сдавленном со всех сторон всевозможными условностями и границами. Даже одежда была помехой и неудобством.
Наконец он свободен! Он не понимал до того, каким пленником он был все это время!
Как легко было бы вернуться назад к берегу и двинуться на юг к своим джунглям и к хижине у бухты!
Он издали почуял запах Нумы потому, что шел против ветра. И вот его острый слух уловил знакомый звук мягких лап и трение огромного, покрытого мехом, тела о низкий кустарник.
Тарзан спокойно перепрыгивал по веткам над ничего не подозревавшим зверем и молча выслеживал его, пока не добрался до небольшого клочка, освещенного лунным светом.
Тогда быстрая петля обвила и сдавила бурое горло, и подобно тому, как он это сотни раз делал в былые времена, Тарзан прикрепил конец веревки на крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями воздух, Тарзан спрыгнул на землю позади него и, вскочив на его большую спину, вонзил раз десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва.
И тогда, поставив ногу на труп Нумы, он громко издал ужасный победный крик своего дикого племени.
С минуту Тарзан стоял в нерешительности под наплывом противоречивых душевных стремлений: верность к д'Арно боролась в нем с порывом к свободе родных джунглей. Наконец, воспоминание о прекрасном лице и горячих губах, крепко прижатых к его губам, победило обворожительную картину прошлого, которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую еще тушу и опять прыгнул на деревья.