Татьяна Тарханова
Шрифт:
— Вот сволочь. Сам ведь из деревни!
Чухарев его тоже увидел, узнал, весело помахал рукой. И так они приветствовали друг друга, один ругаясь, другой весело улыбаясь, пока автобус не свернул за угол и они не потеряли друг друга из виду. А кондукторша сказала Игнату:
— Гражданин, если будете выражаться, я вас милиционеру сдам. — И добавила: — Не успел из деревни в город приехать и уже наклюкался.
Игнат, совершенно отрезвевший, поспешил покинуть автобус.
Бывают такие дни в жизни человека — дни самых неожиданных событий.
— Здравствуйте, Игнат Федорович.
Игнат удивленно оглядел гостя, хотел спросить, кто такой, зачем пожаловал, но не успел, потому что какая-то сила подняла его из-за стола и бросила навстречу пришельцу. Могучими своими руками он обнял седого человека, расцеловал его и повернул к Лизавете.
— Узнаешь, Лиза? — И, не ожидая ответа, сказал: — Эх, Матвей! Эка, брат, тебя побелило.
— Война, Игнат Федорович.
— Прямо с поезда?
— Хотел в гостинице остановиться, да мест нет.
— И хорошо, что нет.
На шум из боковой комнатушки вышли Татьяна и Уля.
— Узнаешь? — Игнат обнял за плечи внучку и ее подругу и подвел их к Осипову. — А ну, угадай, кто из них Танюшка?
Матвей уверенно показал на Татьяну.
— По глазам видно... Тарханова! Здравствуй, Танечка... А ты меня помнишь?
— Нет...
Игнат снова внимательно посмотрел на гостя и сказал, словно не веря, что перед ним именно тот самый Матвей, с которым так крепко связаны были первые годы его жизни в Глинске:
— А давно ли такой был? Сколько времени прошло, а как вчера.
После чая Игнат и Матвей вышли на крыльцо. Внизу на ступеньках примостились Татьяна и Уля. Игнат положил руку на колено Матвея, поглядел на его белую голову.
— Рассказывай.
— Как-нибудь после.
— А ты давай, как отцу. — И тут же каким-то чутьем все понял, без слов, по его глазам. — Немцы?
— Дочку и жену сожгли живыми. Я партизанил, так нашелся предатель.
И прежде чем Игнат успел спросить, кто был этот предатель, Ульяна Ефремова, та самая Уля, которую все считали девушкой с сильной волей, разрыдалась.
— Улька, что с тобой? — испугалась Татьяна.
Уля вскочила с крыльца и бросилась к калитке.
Татьяна догнала ее на улице.
— Я тебя провожу.
— Не надо.
— Посидим на скамейке.
Уля присела и тихо, все еще не в силах унять слезы, сказала:
— Боже мой, сколько зла у людей.
— Фашисты разве люди?
— А те, которые предали? Как это страшно.
— Ты устала, Улька, из-за этих экзаменов. Ну, успокойся, не надо думать об этом.
— Нельзя не думать. Понимаешь, я не могу. Мне вдруг почудилось, что этим предателем мог быть мой отец.
— Какие ты глупости болтаешь.
— Тебе трудно понять меня. У тебя совсем другая
— Знаю, знаю, слыхала. Отец, как ты установила, арендовал мельницу.
— Не в том дело. Все, что вокруг, ему чужое. И я чужая.
— У тебя есть брат.
— Думаешь, Федор лучше? Для отца все чужое, а для Федора все свое. Только в смысле — для себя.
— Ах, я совсем забыла, что брат у тебя трофейщик, — воскликнула Татьяна. — Привез из Германии иголки и хочет превратить их в корову? Это даже интересно. Помнишь сказку про дурака, который променял корову на иголку? А Федор умный. И хочет, чтобы иголка дала ему корову. Да плюнь ты на все это. Ну чего нам с тобой недостает? Сдадим экзамены, получим аттестаты — и прощай, Глинск! У меня даже сердце замирает. Ленинград, студенческая жизнь. Весь мир наш.
— Не много ли? Что ты будешь делать с целым миром?
— Но и ты хотела на педагогический.
— Раздумала. Я решила на керамический...
— Институт?
— Комбинат. Формовщицей. Завтра подам заявление, а после выпуска сразу начну работать.
— Я тебя не понимаю, — рассердилась Татьяна. — Это каприз.
— Я не хочу зависеть ни от отца, ни от Федора.
— Какая чепуха!
— Я не хочу, чтобы Федор имел право сказать: «Если бы не я, то не видать тебе твоего института». — И с пренебрежением добавила: — А вот и он сам, можешь полюбоваться.
По другой стороне улицы шел Федор в полувоенной форме: в сапогах, синих брюках-галифе и в пиджаке. Рядом с Федором шла в широкой гофрированной юбке и белой блузке без рукавов Вера Князева. Когда-то, до седьмого класса, она училась вместе с Татьяной и Улей, потом стала парикмахером, а из парикмахерской перекочевала на комбинат.
Татьяна была еще сердита на Улю.
— Ты хочешь быть такой же недоучкой, как Верка?
— А что значит — недоучка? Разве Князева не доучилась? Семь классов — это все, что она могла одолеть.
— Но ты не Князева. Или ты считаешь десятилетку своим потолком?
— Оставь меня в покое, Танька. Неужели ты не видишь, что мне и без тебя тошно.
— Странно все-таки, — проговорила Татьяна, уже не пытаясь больше переубедить Улю. — Странно: сколько лет мы дружили, а такие разные. Ты, может быть, добрее меня. Во всяком случае, добрее ко мне, чем я к тебе. И все-таки при всей твоей доброте есть в тебе какая-то злость. Я даже не могу понять...
— И не поймешь. Для этого надо быть на моем месте.
— Но ты объясни.
— Я тебя люблю, Танька. И больше ты мне не задавай вопросов. Ну что я тебе объясню? Ну, я такая уж есть.
— Скажи, Улька, ты когда-нибудь думала о любви? Какая она, любовь?
— Когда человек готов себя принести в жертву ради любимого, — не задумываясь, ответила Уля.
— Я знала, что ты так ответишь. Но ты неправа. Любовь — это когда ты живешь одним желанием: принести любимому счастье. Без этого нет любви!
— А Ромео и Джульетта? Ты отрицаешь самопожертвование?