Татьяна Тарханова
Шрифт:
— Танюшка не говорила.
— Это наш знакомый. Я его как-то встретила, он стал меня расспрашивать, почему Таня не поехала учиться, я ему все и рассказала.
— И он обещал помочь?
— Нет.
— Так что же ты о нем рассказываешь? Мало ли у вас с ней было знакомых мальчишек!
— Он взял адрес.
Она хотела сказать еще, что, как ей показалось, Хапров очень интересовался Танькой и вообще, судя по всему, он парень неплохой, но, спохватившись, смущенно умолкла. Напрасно вообще она затеяла разговор о Хапрове. Может, ей только показалось, что ему очень нравится Танька. А если так
В тот день, вернувшись с работы, Игнат сказал Татьяне:
— К тебе собирался зайти какой-то твой знакомый, Сергей Хапров... Не приходил?
Зачем сказал, объяснить не мог. Так, на всякий случай сказал. Кто знает, может это обрадует ее. И даже не поинтересовался узнать, кто такой Сергей Хапров. Он видел, что Танюшка не обрадовалась, не оживилась, даже не удивилась. Ответила просто и равнодушно:
— Нет, не приходил.
Сергей пришел, когда Татьяна совсем его не ожидала. Пришел вместе с Матвеем и Улькой. Стоял тот вечерний час, когда все Раздолье занято поливкой огородов. Увидев гостей, Татьяна, босая, в широкой домотканой юбке, без блузки, побежала домой. Уля лишь успела крикнуть ей вслед:
— Собирайся, пойдем в городской сад!
Игнат поздоровался с гостями. Мельком взглянув на Хапрова, спросил Матвея:
— Верно говорят, тебя из управления комбината в цех переводят?
— Буду плановиком.
— Это с начальника по труду да в цеховые плановики? За что же такая немилость?
— Сам попросился. Иначе мне не справиться с работой по истории комбината. Скоро сто лет.
— Вон оно что, — понимающе кивнул Игнат. — Значит, на двух должностях?
— Вторая — не должность, а общественная работа: надо материалы собирать, с людьми беседовать, их рассказы записывать.
— Постой, Матвей, постой. А зарплата как?
— Все норовим мерить на чин да зарплату, — отмахнулся Матвей. — Или вот на ученую степень, как товарищ Хапров.
— Да разве это плохо — мечтать быть ученым? — спросил Сергей.
— Не плохо, конечно. Но не слишком ли у нас много таких, что стараются быть подальше от простой работы, не уважают ее? И странно, часто этого уважения нет у тех, кто сам вышел из крестьянской или рабочей среды. Если бы я был педагогом, то прежде всего воспитывал бы у своих учеников чувство уважения к человеку самой простой, черной работы. Скажите, Хапров: вот вы агрохимик, но поехали бы вы агрохимиком в колхоз?
— Честно говоря — вряд ли.
— Вот видите.
— Но не потому, что я боюсь черной работы. Это ни к чему. Стоило ли кончать институт? Стоило ли разрабатывать научные темы, готовиться к экзаменам в аспирантуру?
— Сколько доказательств! — рассмеялся Матвей. — И ни одного за то, чтобы поехать агрохимиком в деревню. А почему так? Легко мы живем.
— Да так ли легко? — спросила стоявшая у изгороди Ульяна. — Вот, например, Таня. Разве может быть жизнь тяжелее?
— Я преклоняюсь перед ее самопожертвованием, перед ее пониманием своего долга. Но я говорю о другом. Когда я возвращался в Глинск, то в купе со мной ехала одна ленинградская писательница, которая всю блокаду провела в Ленинграде. И вот она мне сказала: «Людям, погибшим на защите Ленинграда, поставят памятник, и я бы хотела, чтобы на нем написали: „Ничто не
— С этим, пожалуй, я согласна, — ответила Ульяна и, оставив Хапрова и Матвея, направилась в дом.
В сенях ее ждала Татьяна.
— Зачем притащила Хапрова? Кто тебя просил?
— Я же тебе сказала — собирайся, пойдем в сад.
— Я огород поливаю.
— Польют и без тебя.
И, словно не желая больше слушать ее возражения, Уля прошла в горницу, а оттуда в комнатку Лизаветы. Лизавета лежала у раскрытого окна и меньше всего была похожа на больную. Лицо пополнело, даже было румяно, и только глаза выражали какое-то напряжение и скорбную муку. Она все понимала, только сказать не могла.
— Добрый вечер, баба Лиза!
Лизавета ответила одними глазами.
В комнату вошла Татьяна. Открыла шкаф, взяла платье и начала переодеваться. Лизавета следила за ней, и, как всегда, в глазах ее была боязнь остаться одной.
Татьяна застегнула платье и наклонилась к изголовью больной.
— Бабушка, я пойду с Улей погулять, хорошо? Ну, скажи да. Мигни мне!
Лизавета слегка опустила веки, но тут же подняла их и неожиданно, немного растягивая звук, впервые произнесла внятно и четко:
— Да-а-а...
Татьяна даже отпрянула. Неужели ей послышалось? Она снова припала к изголовью и крикнула:
— Да, бабушка? Скажи, да?
— Да...
— И ты не боишься остаться одна? Не боишься?..
— Нет.
Татьяна бросилась из дома и закричала на весь двор:
— Бабушка говорит, бабушка хорошо говорит!
Она прибежала обратно в комнату, стала расстегивать платье.
— Танька, ты с ума сошла. Мы же идем гулять.
— Никуда я не пойду! Да, бабушка?
— Нет! — совсем уже четко и не нараспев ответила Лизавета, и в правом уголке рта впервые появилось что-то похожее на улыбку.
— Правильно, баба Лиза, гони ее отсюда!
Уля вытолкнула Татьяну из комнаты.
— Подумаешь, больно нужна ты ей сейчас. Вон Игнат Федорович идет. Они и поговорят... Шутишь, что значит сказать: да — нет. Да с этими двумя словами можно объясняться весь вечер и еще не наговориться...
То ли так само собой произошло, а может быть, Уля сговорилась с Матвеем, но они ушли далеко вперед, оставив позади себя Татьяну и Хапрова. Татьяна плохо слушала, о чем ей говорит Хапров.
— Вы не обижаетесь, что я пришел без приглашения? Вы понимаете, я еще тогда понял, что у вас что-то неладное... Но сначала не знал, где вы живете, потом, после того как Уля все рассказала мне и дала ваш адрес, долго не решался зайти, а весной пришлось ехать в Мстинский район провести обследование полей.
Он что-то еще говорил ей о том, что Иннокентий Константинович Дроботов просил передать привет, что театр был на весенних гастролях и скоро уезжает на летние гастроли, но все это дошло до нее с большим опозданием, когда они уже вошли в центр города. На душе у нее стало светло и радостно, она решила, что это произошло оттого, что рядом идет и участливо с ней говорит Хапров, и, взяв его под руку, сказала, словно он был ее давнишний друг: