Татьянин день. Иван Шувалов

Когинов Юрий Иванович

— Да, вот какой расцвет ждёт наше отечество в твоём царствовании, матушка, — закончил Пётр такими словами чтение виршей. — А кто сей пиит?

— Сказали, какой-то Ломоносов, — ответила императрица.

И тут раздался голос Ивана:

— Осмелюсь добавить, ваше императорское величество, Михайло Васильевич Ломоносов — то большой пиит, не менее чем Тредиаковский или кто иной. Я знаю его оду на взятие Хотина. Там есть такие чудные стихи, что звучат как настоящая музыка.

— И ты можешь их повторить? — заинтересовалась Елизавета Петровна.

— Если

вашему величеству будет угодно услышать, я готов. — И Ванюша начал громко декламировать:

Восторг внезапный ум пленил, Ведёт на верьх горы высокой, Где ветр в лесах шуметь забыл; В долине тишина глубокой. Внимая нечто, ключ молчит, Который завсегда журчит И с шумом вниз с холмов стремится. Лавровы вьются там венцы, Там слух спешит во все концы; Далече дым в полях курится.

— Обрадовал ты меня, Ванюша. Несказанно обласкал и мой слух, и мою душу, — произнесла императрица. — Не хотел бы ты послужить мне при моём дворе? Согласен? В таком случае жалую тебя званием камер-пажа.

Часть первая

ПРЕДСТАТЕЛЬ МУЗ

Уроки профессора Ломоносова

ихель! Там к тебе. Айн официр.

Полная, в белом фартуке и белом чепце на голове, настоящая немецкая фрау два раза осторожно постучала в дощатую дверь коморки.

— Сколько раз я тебе говорил, что ты уже не в Германии, а в России и что ты теперь не Елизавета Христина, а Елизавета Андреевна, а я вовсе никакой не Михель, а Михайло Васильевич!

Муж в раздражении бросил перо на стол, за которым что-то писал, и, поднявшись во весь свой исполинский рост, неловко задел за край столешницы, так что чернила из склянки, упавшей набок, залили исписанные листки.

— Какой офицер? Где он?

Но поручик уже входил в дверь:

— Здесь изволит жительствовать профессор химии господин Ломоносов?

— Он самый перед вами, господин поручик, — ответил великан, и на его круглом мужицком лице следы гнева уступили место щедрому добродушию. — Чем обязан?

— Повеление самой императрицы, — отчеканил поручик, бросив в приветственном жесте два пальца к треуголке, — доставить вам вознаграждение её величества. Коротко говоря, две тысячи рублёв!

— Эка штука! Лиза, Лизавета Андреевна, слышала, какое богатство к нам привалило? Ну, голубчик, давай отсчитывай сей фарт.

— Так деньги, господин профессор, на улице. На двух возах, кои мне велено было сопровождать и доставить по назначению. Счас дам команду солдатам,

а вы прикажите, куда внести.

И впрямь внесены были мешки с серебряными и медными монетами.

Михаил Васильевич, точно балуясь, приподнял одною рукою тяжеленную ношу и качнул своею крупною головою:

— Никак в мешке полтора пуда.

— Так точно, господин профессор, в каждом мешке ровно по полтора пуда, а в пересчёте на рубли — по двадцать пять Рублёв. Итого мешков этих, сами изволите видеть, ровно на две тыщи. Ежели сумлеваетесь, прикажите пересчитать.

— Это как же, выходит, я беру под сомнение само её императорское величество? — неожиданно вскипел Ломоносов, и лицо его, до сего момента добродушное и рыхлое, стало суровым. — Эк чего изрёк: пересчитать! Да мне, братец, к тому же ещё и работать надо, а не тратить время попусту. Вот вам, господин офицер, передайте солдатам за труды.

Ломоносов быстро вспорол бечёвку, которою был упакован мешок, и, зачерпнув две или три горсти медяков, ссыпал их в подставленную офицером треуголку.

— Медные денежки! — вдруг тепло и раздумчиво проговорил он. — Вот на них и куплена вся моя учёность — на пятаки и копейки, которые сам, отроком ещё, учился отрабатывать. И все их — на книги, тетрадки да перья с чернильницами. Каждую монетку берег. Это ещё когда на Москве в Спасских школах учился, куда пешком пришёл из родных поморских мест, что у самого Белого моря. Убежал тогда из отцовского дома гол как сокол, в чём, считай, мать родила, — так томила меня жажда учения. А потом каждую такую монету, только уже не в копейках, а в талерах, скупясь, считал на чужбине, в Германии. В течение полпята года — сиречь четыре цельных года с половиною — учился на гроши сначала в Марбургском университете, а затем во Фрейберге, на руднике. Вот что для меня значат сии медные да серебряные кругляки. На них многое можно сделать. А вам, солдатам, от моих и императрицыных ныне щедрот — на веселие! Выпейте, ребятки, за моё и её императорского величества здоровье.

Он снова присел к столу, когда в дверь опять просунулся белый чепец Елизаветы Андреевны.

— Шуфалоф, Ифан Ифанович.

— A-а, проси! — вскочил со стула и встретил гостя, когда тот ещё стеснительно входил в прихожую, — Не ушибитесь об сии мешки, что загородили вход. Это — сокровища, а я как банкир отныне. А куда их, сии мешки, коли сами ведаете: две комнатки в моей квартире, и одна другой менее. Не повернуться. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде! А сия теснота, что образовалась нынче перед самым вашим прибытием, — на вес золота!

Шувалов стеснительно улыбнулся:

— Рад за вас, милейший Михаил Васильевич. Сия поклажа — от императрицы? Давеча слыхал, как она распорядилась: заплатить за оду пииту Ломоносову две тыщи из казны. Я, право, рад за вас. Да и как было не оценить сочинённое вами. Я ночью встаю, и на памяти у меня ваши прелестные слова:

Царей и царств земных отрада, Возлюбленная тишина, Блаженство сел, градов ограда, Коль ты полезна и красна!