Тау - ноль
Шрифт:
Вильямс испугался.
— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:
— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.
— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.
— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал
— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?
— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.
— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.
Вильямс изобразил кривую улыбку.
— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.
— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.
Реймон открыл рот.
— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.
— Нет, мадам, — ответил Реймон.
— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.
— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.
— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.
— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.
— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.
Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.
— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.
— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.
Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.
Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.
Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.
— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?
Реймон сел с ней рядом и все рассказал.
— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?
— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта?
Неужели это может сломать нас, превратить в развалины?
— К сожалению, это так, — сказала Чи-Юэнь.
— И ты туда же. Я рассчитывал на тебя. — Он свирепо глянул на нее. Сначала ты была занята — хобби, теоретическая работа, составление программы работ, которые ты планировала вести в системе Беты Девы. И когда случилась катастрофа, ты отреагировала нормально.
Тень улыбки скользнула по ее лицу. Она погладила его по щеке.
— Ты меня вдохновлял.
— Но с тех пор… ты все чаще и чаще сидишь и ничего не делаешь. У нас с тобой начиналось что-то настоящее; но в последнее время ты не слишком часто общаешься со мной всерьез. Тебя редко интересуют разговоры, или секс, или что-нибудь еще, в том числе и другие люди. Ты больше не работаешь. Ты больше не строишь грандиозных планов. Ты даже не плачешь в подушку после того, как выключен свет… да, я не спал, я лежал и слушал, как ты плачешь. Почему, Ай-Линг? Что случилось с тобой? С ними?
— Мне кажется, что у нас просто нет твоего первобытного стремления выжить любой ценой, — сказала она почти неслышно.
— Есть цена, которую я бы тоже не стал платить за жизнь. Но в нашем положении… У нас есть все необходимое. Определенная доза комфорта.
Приключение, которого никогда еще не бывало. Что не так?
— Ты знаешь, какой сейчас год на Земле? — вопросом на вопрос ответила она.
— Нет. Это я убедил капитана Теландера убрать те часы. К ним выработалось слишком болезненное отношение.
— Большинство из нас все равно самостоятельно ведут подсчеты. — Она говорила ровным безразличным тоном. — В настоящий момент, я полагаю, на родине примерно лето Господне 10000. Прибавь или отними несколько столетий. О да, я учила в школе концепцию, что синхронизация времени в релятивистских условиях недействительна. И я помню, как ожидалось, что столетняя отметка будет огромным психологическим барьером. Несмотря на это, растущие даты имеют смысл. Они делают нас абсолютными изгнанниками.
Уже. Безвозвратно. Возможно, наш род уже вымер. Цивилизация могла уже погибнуть. Что произошло на Земле? Во всей галактике? Что совершили люди?
Кем они стали? Мы никогда не разделим их судьбу. Мы этого лишены.
Он попытался сломить ее апатию резкостью.
— Что с того? На Бете-3 мазер доставлял бы нам вести, состарившиеся на поколение. И больше ничего. А наши индивидуальные смерти тоже отрезали бы нас от вселенной. Обычная участь человека. Почему мы должны скулить, если наша судьба приняла необычный оборот?
Она серьезно оглядела его, прежде чем ответить:
— Тебе самому не нужен ответ. Ты хочешь заставить меня найти его для себя.