Тауэр, зоопарк и черепаха
Шрифт:
— Перейду сразу к делу, йомен Джонс, — проговорил главный страж, седая борода которого являла собой шедевр фигурной стрижки, наподобие тисового куста в регулярном дворцовом саду. — Охранять Тауэр и ловить профессиональных карманников — основная часть работы, ради которой тысячи отставных британских унтер-офицеров отдали бы зуб, если бы у них еще оставались зубы.
Он подался вперед и уперся в стол локтями.
— Вы были одним из лучших, когда поступили к нам, — продолжал он. — Я помню те времена, когда вы устроили на Тауэрском лугу настоящее регби, чтобы схватить вора. У него нашли пять украденных бумажников, если я правильно помню. Я знаю, что вам нелегко. Но время
— Это было в тысяча триста восемьдесят первом году, сэр.
— Я знаю, йомен Джонс. Суть в том, что Тауэр должен оставаться в сознании нации неуязвимым. Мы всегда должны быть начеку, а не глазеть по сторонам, любуясь природой.
Бифитер смотрел на бойницу за спиной у главного стража, припоминая тот последний раз, когда его вызывали в этот кабинет. Тогда главный страж даже поднялся из-за стола ему навстречу и попытался его утешить. «Я знаю, что вы сейчас чувствуете, — уверенно проговорил он. — Когда мы потеряли Салли, то жизнь наша опустела. Салли была удивительная. Одна из самых умных собак, какие только у нас были. Она прожила с нами девять лет. А сколько было вашему сыну?» — «Одиннадцать», — ответил Бальтазар Джонс. Потом он перевел взгляд на свои руки, а главный страж уставился в стол. В конце концов Бальтазар Джонс нарушил молчание, попросив дополнительные выходные, а главный страж ему в этом отказал на том основании, что трех дней на похороны вполне достаточно. В тот раз Бальтазар Джонс вышел отсюда и зашагал по крепостной стене, пытаясь отыскать хоть какую-то причину, чтобы жить дальше.
— Вы меня слушаете, йомен Джонс? — спросил главный страж.
Бифитер повернул голову с примятыми из-за шляпы седыми волосами и спросил:
— Как ваша новая собака?
— Отлично. Спасибо, что спросили. Слушается беспрекословно.
Бальтазар Джонс снова перевел взгляд на бойницу.
Главный страж хмуро рассматривал его.
— Мне кажется, вы не вполне сознаете, что ваше будущее здесь висит на волоске. Я предложил бы вам сесть и как следует подумать, — сказал он, вставая. — Так больше не может продолжаться.
Бифитер подскочил, когда грохнула дверь. Он поглядел на свою шляпу и медленно стер с нее дождевые капли, блестевшие, как бриллианты. Он был измучен настолько, что не смог подняться с места, и сидел, глядя перед собой. Мыслями он вернулся в ту ночь, когда умер Милон, и к своей страшной тайне. Когда буря в нем поутихла, он снова перевел взгляд на свою шляпу и вытер ее кончиками пальцев, хотя поля высохли. Поднявшись, он водрузил шляпу на голову, толкнул дверь и отправился исполнять свои обязанности.
К тому времени, когда пришло письмо от Освина Филдинга, который просил его зайти во дворец, чтобы обсудить создание королевского зверинца, Бальтазар Джонс уже решил, что новая должность спасет его от потери работы, которая все же заставляет его вставать по утрам с постели, несмотря на тяжкий груз вины, придавливавший к простыням. Он положил письмо в карман своего камзола, где его не увидит жена, так же как и крошки от печенья, которое она запрещала ему есть, потому что это вредно для сердца.
В то утро, когда он должен был идти на прием к королеве, бифитер сидел на постели в халате, дожидаясь, пока жена уйдет и затихнет эхо ее шагов по винтовой лестнице. Потом он приник к окну с затейливым переплетом, чтобы убедиться в том, что она в самом деле отправилась на работу. Даже сквозь мутное старинное стекло он мгновенно узнал
Он начал одеваться перед зеркалом, которое последние восемь лет стояло у них на полу, потому что его невозможно было повесить на закругленную стену. Комната была неприглядная — такая же, как и комната внизу, хотя они с Гебой старались всеми способами придать бывшей тюрьме жилой вид. Жизнерадостные занавесочки, которые он повесил на окна, не только не защищали от сквозняков, но еще больше подчеркивали убожество жилища.
Супруги поставили платяной шкаф так, чтобы закрыть им самые жалостливые надписи, нацарапанные на стенах несчастными, которые до конца надеялись сохранить головы на плечах. Но остальные надписи были видны. По ночам, когда они оба не могли уснуть, боясь ночных кошмаров, навеянных этими стенами, им обоим казалось, будто они слышат похоронный стук долота.
Когда они только переехали в крепость, Геба Джонс настояла, чтобы всю старую рухлядь из Соляной башни вынесли. Скоро они оба пожалели об этом решении. Если кровать, комод и письменный стол внесли в комнату Милона на первом этаже без всяких проблем, то поднять что-либо на второй этаж по винтовой лестнице оказалось попросту невозможно. В итоге мебель пришлось разбирать снаружи и заносить наверх по частям. А она не только отказывалась принимать после сборки первозданный вид, но еще и ни в какую не хотела вставать вплотную к закругленным стенам, чего никто из них не предвидел. Несмотря на картонки, которые Бальтазар Джонс подсовывал под ножки, все стояло на неровном полу криво, и по ночам что-нибудь непременно рушилось.
Радуясь возможности облачиться в знаменитую униформу, которую надевали для особых церемоний и королевских визитов, Бальтазар Джонс натянул красные чулки. Втянув живот, застегнул на себе красные штаны, которые — как он решил — сели, пока висели в шкафу. Надев камзол с вензелем королевы, вышитым золотыми нитками на груди, он застегнул плоеный воротник и увидел в зеркале, как должен выглядеть человек, посвятивший жизнь служению своей стране. Больше не было волнистых волос, оттенок которых его жена, художница-самоучка, побуждаемая не столько талантом, сколько надеждой, однажды назвала оттенком мумии, коричневым пигментом, сходным по цвету с пыльными останками древних египтян. За годы роскошные, пышные волны превратились в невысокую серую растительность, которая однажды вдруг сделалась белой. Его некогда гладко выбритые щеки теперь скрывала такая же белая борода, которую он отпустил, чтобы защититься от проклятой сырости.
Сидя на краю кровати, он закрепил красно-бело-синие банты сбоку на коленях и на черных лакированных ботинках. Перешагнув через Миссис Кук, он отправился в ванную, где стоял такой пронизывающий холод, что, принимая ванну, было впору натягивать шерстяную шапочку. Начищая зубы с тщанием, какого требовала встреча с ее величеством, он молился, чтобы пуговица на штанах не отскочила, когда он будет кланяться.
По пути к Средней башне, вид которой неизменно приводил туристов в восхищение, он не отвечал на вопросы сослуживцев, по какому случаю облачился в парадную форму. Выйдя за стену, он остановил черное такси, поскольку не мог вести машину сам из-за пышного плоеного воротника. Закрыв дверцу, он поудобнее устроился на заднем сиденье и придвинулся к стеклу.