Таверна «Ямайка»
Шрифт:
— Как хотите, Мэри Йеллан. Я готов рискнуть. Вы забываете в счастливом заблуждении, что северный берег Корнуолла очень отличается от южного. Вы родились и выросли в Хелфорде, насколько я знаю. В тех местах деревни лепятся друг к другу, как ласточкины гнезда, около реки вьются бесчисленные тропинки, по которым всегда проходит много людей, домики льнут прямо к проселочным дорогам. Северное побережье совсем не такое гостеприимное, вы это сразу почувствуете. Оно так же безлюдно, как эти болота, вы не увидите ни одного человеческого лица, кроме моего, пока мы не доберемся до райского уголка, куда мы держим путь.
—
— К тому времени вы об этом забудете, Мэри Йеллан.
— Забуду, что вы убили сестру моей матери?
— Да, и многое другое: болота, таверну «Ямайку»… и как, спотыкаясь, бежали по болотам навстречу мне. Забудете свои слезы в карете, которая везла вас из Лонсестона в канун Рождества, и того молодого человека, который был их причиной…
— Вам угодно сегодня укорять меня личными переживаниями?
— Да, мне доставляет удовольствие задевать ваши чувствительные струны. Ну, не хмурьтесь и не кусайте губы. Ваши мысли нетрудно угадать. Я говорил раньше, что выслушал много исповедей и знаю, о чем мечтают женщины, знаю лучше вас. В этом я могу даже поспорить с братом хозяина таверны «Ямайка».
Он снова улыбнулся, Мэри отвернулась, чтобы не видеть его колючих глаз.
Они продолжали путь в молчании, вскоре ей показалось, что темнота сгущается, воздух становится плотнее, уже трудно стало различать очертания холмов. Лошади осторожно нащупывали землю, то и дело останавливались и фыркали испуганно, словно опасаясь западни. Земля пошла коварная, сплошь пропитанная влагой. Мэри поняла по тому, как лошади хлюпали по мягкой проваливающейся под копытами траве, что они въехали в самую середину болот. Этим объяснялось поведение лошадей.
Мэри взглянула на спутника, стараясь угадать его настроение. Он подался вперед в седле, пристально вглядываясь в темноту, осторожно нащупывая каждую кочку. Плотно сжатые губы, заострившийся профиль выдавали крайнее напряжение нервов и сил. Неосторожный шаг мог окончиться трагически. Волнение всадника передалось лошади. Девушка вспомнила, как эти места выглядят при дневном свете: длинные бурые стебли болотной травы сплошным колышущимся ковром покрывают поверхность. Над ним мерно кивают темными шапками длинные тростники, и этот причудливый узор природы скрывает под собой вязкую трясину, гибельную для всего живого, затаившуюся в ожидании новой жертвы. Она знала, что самые опытные охотники, изучившие эти места наизусть, могут внезапно ошибиться и исчезнуть, не успев позвать на помощь. Фрэнсис Дэйви знал болота, но и он мог оступиться.
Вода в болотах коварна — ее не слышно. Когда течет ручей, он журчит и бурлит, и мурлычет свою песенку. А вода в болоте молчит, и первый неточный шаг может стать последним. Девушка напряглась, как струна, готовая выброситься из седла, как только лошадь споткнется, и пробираться ползком наощупь через колючие заросли тростника. Она услыхала, как пастор глотнул, это подсказало, что опасность велика, и привело ее в совершенно паническое состояние. Он вглядывался в темноту: то вправо, то влево, сняв шляпу, чтобы было лучше видно; туман опускался, покрывая влагой волосы и одежду.
Фрэнсис Дэйви натянул поводья. Обе лошади повиновались ему мгновенно, дрожа и испуская пар, который тут же сливался с туманом. Они постояли немного, ибо туман на болотах может исчезнуть так же внезапно, как появиться, но на этот раз не было похоже, что он быстро рассеется. Он окутывал их, как паутина.
Тогда Фрэнсис повернулся к Мэри. Рядом с ней он выглядел призраком. На воскообразном лице трудно было прочитать, о чем он думал, что чувствовал.
— Погода портит все дело. Я знаю, такие туманы держатся долго, по нескольку часов. Продолжать путь очень рискованно, еще опаснее возвращаться. Нужно ждать рассвета здесь.
Она не ответила; отсрочка давала слабую надежду, хотя туман мог остановить и тех, кто преследовал их.
— Где мы находимся? — спросила Мэри, пока он держал поводья обеих лошадей, уводил их влево, подальше от низины на более крепкий каменистый участок суши. Белый сырой туман полз неотступно за ними.
— Вы можете отдохнуть, Мэри Йеллан, — сказал он. — Здесь есть пещера, она укроет от сырости, спать вы будете на гранитной постели Ратфорта. А завтра будет видно…
Лошади с трудом поднимались по каменистым склонам, оставляя туман позади. Вскоре Мэри, закутавшись в плащ, сидела, как изваяние, в каменном укрытии. Подтянув колени к подбородку, обхватив их руками, она стремилась защититься от сырости, но влага проникала в складки одежды и добиралась до кожи, обдавая неприятным холодом. Скалистая вершина Рафтора возвышалась над туманом, как гигантское лицо. Облака проплывали над ними, густые и плотные, скрывая вид на болота.
Воздух здесь был кристально прозрачным и чистым, словно не хотел знать о том, что на земле внизу не видно ни зги, и все живое спотыкалось и двигалось наощупь в густом мраке. Воздух наверху жил отдельной жизнью — ветерком нашептывал что-то ласковое камням, шуршал ветками кустарника, то вдруг издавал вздох, острый, как лезвие ножа и такой же холодный, он пролетал по плоским отполированным глыбам и эхом отдавался в пещерах. Потом все звуки сливались в единую невнятную песню гор. Затем снова наступала недолгая тишина.
Лошади были укрыты в пещере, они стояли, прижавшись головами друг к другу, но видно было, что они чувствуют себя неуютно и неспокойно, то и дело поворачиваясь мордами к хозяину, как бы ища защиты и совета. Он сидел в стороне, в нескольких ярдах от Мэри, иногда она чувствовала его испытующий взгляд, взвешивающий шансы на успех. Она была начеку, готовая в любую минуту к атаке; когда он сделал движение, подвинулся или повернулся на своем каменном сидении, она отпустила колени и замерла, сжав кулаки.
Он посоветовал ей заснуть, но сон не приходил, а если бы и пришел внезапно, она отогнала бы его прочь, как можно прогнать только врага. Она знала, что может заснуть помимо своей воли, но, когда проснется, почувствует его холодные влажные руки на горле и его восковую маску над своим лицом. Короткие белые волосы нимбом окружат его голову, в глазах зажжется знакомый ей торжествующий блеск. Здесь было его царство, он здесь властитель этого молчаливого мира — венец мироздания, всемогущее божество.