Таврия
Шрифт:
— Слушаюсь.
Заехали на Кураевый, и приказчик кликнул к машине сторожей. Долго ждать не пришлось. Встревоженные Сердюки запыхавшись подбежали к панычу со своими колотушками.
Разговор с ними был короткий.
— От приказчика я узнал, — сказал паныч, — что вы образцово несете службу и заслуживаете награды. За это я перевожу вас в главную экономию. Будете сторожить там. Завтра явитесь в Асканию… прямо ко мне.
Сказал и покатил в степь, пугая зайцев и жаворонков. Сердюки стояли ошарашенные. Оторопел и приказчик.
—
Долго гадали в ту ночь Сердюки, что бы все это могло означать. Не мог же Гаркуша в самом деле так уж выхвалять их перед панычем… Да и за что? Слыхали ж они, как тузили его ребята на сеновале, но сделали вид, что не слышат, выручать не кинулись!
Как бы там ни было, а судьба, кажется, повернулась, наконец, и к ним лицом, и на другой день к завтраку Сердюки уже стряхивали с себя пыль в Аскании. Паныч был в ласковом настроении, принял их первыми и долго беседовал при закрытых дверях.
— Кто они, эти мужичищи? — переговаривались между собой конторщики, толпясь в прихожей. — Сам к ним вышел, позвал, словно кого-то важного…
— Кто их знает: может, это контрабандисты какие-нибудь… Греки, может, из Очакова…
От паныча Сердюки вышли весело возбужденные и словно слепые: проталкиваясь через прихожую к двери, наступали панским холуям на мозоли своими ножищами.
На улице им встретился Валерик, но они вначале даже не узнали парня, который первый вежливо поздоровался с ними.
— А, это ты, — очнулся Левонтий. — Где же ты теперь?..
— Работал в саду, а сейчас, — покраснел парень, — к теннисным кортам приставили… Мячи подавать.
— Ага, мячи… Чего ж: это тоже работа, — по-заговорщицки перемигнулись Сердюки и, расспросив парня, где тут «монополька» и страусятник, двинули дальше.
Валерик слыхал, как они, отойдя, опять заговорили о мячах и весело заржали.
В лавочке Сердюки, к удивлению продавца, разменяли подозрительно новенький червонец и, купив по восьмушке водки на брата, подались прямо на страусятник. Им захотелось проведать своего земляка Нестора Цымбала, с которым они не виделись со дня прихода из Каховки.
Нестора Сердюки разыскали неподалеку от страусятника, на огороженном пастбище в обществе его удивительных длинноногих питомцев.
— Осторожней, осторожней! — кричал Цымбал, отгоняя страусов подальше от гостей.
— Разве они дерутся? — спросил Левонтий пятясь. — А говорят, что эта птица самая пугливая на свете…
— Слушайте, что вам наговорят… А он как долбанет так аж взовьешься!.. Нога у него, видите, что копыто.
— А как же ты с ними, Нестор?
— Так это ж я, — улыбнулся Цымбал. — Они как к кому… Вот смотрите…
Нестор свободно подошел к одному из страусов и нежно погладил его по туловищу, что-то приговаривая. Птица в ответ забормотала, ласково потерлась о Нестора и, вытянув свою длинную шею, положила ему голову на плечо, словно обнимая.
— Почти одинаковые, — захохотал Оникий. — Как солдаты, один в один…
— Все оно понимает, только не разговаривает, — ласково говорил Нестор, подходя к гостям. — Как хотите, а мне… полюбилось. Есть в нем душа.
— Ты, Нестор, во всяком звере душу найдешь, — кинул Левонтий, тяжело опускаясь на траву. — Недаром за тобой в Криничках все приблудные собаки ходили…
— Раздолье тут нашему атаману, — опускаясь рядом с братом, насмешливо заметил Оникий. — Пасет, пасет, да и напоит… Слыхали мы, Нестор, что ты тут чуть ли не главный при зверинце? Правой рукой у того, как его, Ноя?
— Правой не правой, а левой наверное, — улыбнулся Цымбал, присев перед земляками, босой, в облезшей шапке. — А вас же каким ветром сюда?
— Да мы что, — поглаживая бороду, загадочно подмигнул брату Левонтий. — Как были наймитюгами, так и остались: с одного места да на другое сторожить чужое добро… Это ты вот, как видно, разбогател… От голубей на Штраусов перешел, — захохотал Левонтий, намекая на давнюю голубиную страсть Цымбала, который и вырос с турманами за пазухой. — Только этого уже за пазуху не впихнешь…
— Лаской можно всякую тварь привлечь к себе, — мягко возразил Цымбал. — Вы думаете, откуда при человеке взялось такое, как лошадь, корова, овца, собака, курица или тот же голубь? Дикими когда-то были… А человек своей добротой, деликатным уходом приучил их к себе, сделал домашними… Но мало ведь! Сколько еще есть в лесах и пустынях такого, что можно бы одомашнить… Возьмите вы антилопу, или фазана, или даже вот этого страуса…
— Ты слышишь? — толкнул Оникий брата. — Ему уже коня и коровы мало! Уже, наверное, его Степанам коровье молоко надоело, — хочет для них еще Штрауса приручить! Ну, пусть тебе, Нестор, Штраус, а мы люди темные, нам подавай волов, да коров, да отары овец!
Грубый хохот земляков, который другого кого-нибудь обидел бы, на Цымбала почти не действовал. Веселое и мудрое спокойствие светилось в его глазах.
— Есть у нас тут профессор один, Иванов по фамилии, из Петровской академии присланный… Мы с Клименко часто ему помогаем… Такого, скажу вам, ученого поискать… Случил зебру и коня, и уже есть у нас маленький скрещеныш. А на днях вот на домашнюю простую кобылу пустили дикого монгольского жеребца…
— А это же зачем? — уставились на Цымбала земляки. — Все перепутаете, потом толком не разберешься!
— Разберемся, — уверенно улыбнулся Цымбал. — Зато потомство будет вдвое сильнее, чем домашние лошади…
— Ты тут, Нестор, возле прохвесора и сам прохвесором станешь! — воскликнул Оникий. — Послучаешь всех со всеми… Заживешь тогда, земляче, не по-нашему!..
— Не очень тут и профессоры живут, — задумался Цымбал. — Сам на кирпичном заводе в какой-то халупе ютится, которую ему академия у Фальцфейнов арендовала… Для его лаборатории дворец бы поставить, а он у Фальцфейнов где-то на задворках…