Таврия
Шрифт:
Дверь была уже заперта, а на крыльце негра встретили Сердюки и чеченцы. Трижды он бросался, обезумевший, по ступеням к двери и трижды челядь, столпившись, отбрасывала его с крыльца обратно. А в зале тем временем еще сильнее ревели медные херсонские трубы, и Ганна в неистовстве билась лбом в тяжелые дубовые двери, напрасно стараясь пробиться сквозь них к своему любимому…
Вскоре возле дома появились верховые с арапниками в руках, чтоб гнать негра за межу.
Прогнали его лишь до мурашковского парка, а там негр, выскользнув из-под арапников, на руках перемахнул через сетку в чащу — и был таков…
Еще
Нашли негра только утром в другом конце сада, невдалеке от панских хором…
Насмерть перепуганная, прибежала в то утро Светлана Мурашко к матери:
— Мама!.. Яшка… Наш Яшка повесился!!!
Лидия Александровна, побелев, схватилась рукой за перила веранды. Стояла какое-то время неподвижно, оцепенев от ужаса.
— Затравили, — наконец прошептала она.
Галопом мчались в горячей степи верховые. Спешили со всех концов — с токов, таборов, экономий — напрямик к главному поместью.
Солнце стояло в зените. Расплавленным стеклом дрожал воздух, горела земля, потрескавшаяся, раскаленная так, что, казалось, не остыть ей и ночью. Изнывали на пастбищах отары, ревели стада у колодцев в ожидании, пока набежит вместо вычерпанной новая вода.
Степь лежала, словно парализованная зноем. Нигде ни арбы со снопами, ни пыли на току… Лишь одинокие всадники мчались напрямик в Асканию, пригибаясь к гривам, не жалея арапников.
Одним из первых подскакал к главной конторе Савка Гаркуша. Бросил нерасседланного коня у коновязи и бегом пустился к крыльцу, где уже стоял чем-то озабоченный паныч Вольдемар с главным управляющим, урядником-чеченцем и несколькими чинами конторской челяди.
«Вишь, прохлаждаются здесь в тени, а ты там отдувайся да наживай себе смертельных врагов!» — подумал на ходу Гаркуша и, остановившись в нескольких шагах от крыльца, с ненавистью гаркнул:
— Бунт, паныч, на току! Отказываются молотить!
— И у тебя? — раздраженно спросил паныч, и Гаркуше сразу стало легче: значит, каша заварилась не только у него в таборе.
А паныч уже цедил сквозь зубы:
— Положись на вас, доведете вы меня, бестии.
— Осмелюсь напомнить, паныч… Я не раз просил приставить ко мне в табор чеченцев для порядка…
— Молчи, дурень… Позволь мне знать, куда кого ставить… Что они требуют… те, твои?
— Воды!
— Помешались все да воде, — пожал плечами паныч, обращаясь б управляющему.
— Из-за воды все и началось, — продолжал Гаркуша. — Чтоб пайки водяные отменили, чтоб свежую возили на ток, с артезиана…
— Ха! А пива мюнхенского не заказывают еще?.. Распустились до последней степени!
Тем временем во двор, роняя мыло в пыль, влетали верхами, кто в седле, а кто и без седла, мордастые, загорелые приказчики и подгоняльщики с других токов. Растерянные, встревоженные, виновато подходили к крыльцу, выкладывали панычу лихие вести. Всюду творилась черт знает что!
— Взбаламутились, чуть бочки не побили…
— А у меня из паровика воду выцедили, делить стали…
— А мои просто легли и лежат: сам молоти!
— Мы, говорят, бастуем… Пока не удовлетворите, не станем на работу — и квит!..
Паныч шагал по крыльцу, то снимая, то снова надевая пенсне. Дело принимало плохой оборот, хуже, чем он представлял себе поначалу. Пахло тут не случайными беспорядками, за всем этим чувствовалась чья-то единая, твердая, направляющая рука. Все тока прекратили работу, все в одну точку бьют… Забастовка? Общая забастовка сезонников? После 1905 года такого еще не было в Фальцфейновских имениях… А сушь, а тысячи копей недомолоченного хлеба стоят! Как же быть? Податься к губернатору? Вызвать казаков? Но это тоже не дешево обойдется… Газеты поднимут шум… Придется не только овсом и смушками платить, а и своим либеральным реноме расплачиваться.
Было над чем поломать голову… А тут еще, услыхав про водяной бунт, явилась к конторе, под руку с игуменьей, Софья Карловна, стала допытываться, не идут ли забастовщики на Асканию.
— Никуда они не идут, — нервно ответил матери Вольдемар. — До этого еще далеко.
Барыня под своим кокетливым зонтиком облегченно вздохнула.
— У меня сейчас чаплинские сидят, — поджав губу, начала она рассказывать сыну, но Вольдемар вдруг взвился как ошпаренный.
— Их еще тут не хватало! Чего им надо, разбойникам?
— Погоди, Вольдемар, выслушай меня сначала. Это совсем не те, кого ты имеешь в виду. Приехал чаплинский священник с церковным старостой, и, по-моему, они хорошую вещь предлагают… У них там тоже неспокойно, голь становится все нахальнее, грозит пойти на наши колодцы…
— Что они предлагают? — нетерпеливо спросил паныч, чувствуя себя сегодня вправе разговаривать с матерью независимым, почти грубым тоном.
— У них возникла идея, — закатила глаза Софья Карловна, — устроить совместный крестный ход по полям с иконой касперовской божьей матери [10] . В частности, они просят, чтобы наш хор мальчиков также принял в нем участие… Ты как считаешь?
10
Название чудотворной иконы происходит от с. Касперовки, в котором она хранилась. В засушливые годы икону брали напрокат все южные села.
— Детская молитва, — промолвила игуменья, неприязненно глянув на еретика-паныча, — доходит до бога быстрее.
— Напрямик то есть? — заметил какой-то приказчик. — Нам этого и надо, у нас тоже все кричит — дождя… По две пары волов запрягаем в плуг, глыбы такие выламывают, что молотом не разобьешь…
— Я не возражаю, — сказал матери Вольдемар, сдерживая раздражение. — Идите, устраивайте…
— А об этом… о бунте в степи, ты, надеюсь, дал уже знать кому следует?