Тайга – мой дом
Шрифт:
И начался бой. Бьются день, бьются другой, бьются третий. Половина парней погибла, а враг наседает. На пятый день упал замертво последний воин. Враги ворвались на стойбище и начали грабить: забрали шкуры, запасы мяса и рыбы. Потом согнали стариков, женщин, детей на берег моря и на глазах стали бросать в волны трупы воинов.
Когда поволокли труп самого отважного, который пал последним, девушка Чайя бросилась к врагам, чтобы не дать осквернить труп любимого. Но враги преградили ей дорогу. Тогда она у одного воина выдернула из колчана стрелу и пронзила себе грудь. Стоит Чайя, качается, по стреле кровь ручейком струится. Попятились враги в испуге. А девушка вдруг превратилась в белую птицу и взмыла в небо.
— Чайя! — вскрикнули подруги и тоже превратились в птиц.
Враги в испуге убежали в горы, а девушки-чайки стали с плачем кружить над морем. Долго они плакали, и море от их слез стало светлым.
Юноши, которые погибли, давно уже ушли в нижнее царство, а чайки все еще с плачем носятся над морем.
…Я слушал красивую легенду, а за палаткой шумела тайга, плакали чайки, жалуясь на свою судьбу.
Глава 10
Каждый день с рассветом мы покидаем свою палатку, возвращаемся перед наступлением ночи, рубим дрова, варим ужин.
— Сегодня добрые духи дали двух соболей, — сообщает Авдо и закуривает. — А ты как спромышлял?
— Мне Назариха нашла одного.
Однажды Авдо пришла позднее обычного. Молча сбросила понягу и закурила трубку. Лицо ее было печальным. Я встревожился.
— Что случилось, Авдо? Не след ли шатуна попался?
Авдо молчала.
— Куропатка на дерево села. Несчастье будет, — наконец тихо сказала она.
— Ты бы ее застрелила. Ведь когда убьешь, то несчастья не бывает.
— Промазала.
Куропатка — птица тундровая, она и приспособилась к таким условиям. Питается летом ягодами, зимой — почками кустарников. На деревья не садится. Когда снег завалит кустарники, она иногда кормится почками берез или тальника.
— Авдо, ведь глухари и косачи тоже на деревья садятся, и ничего с людьми не делается. Вздумалось куропатке посидеть на дереве, ну и шут с ней, пусть сидит. Ты-то тут причем?
Авдо будто и не слыхала моих слов. На лице ее было написано: тебе ли судить об этом. Я-то всю жизнь прожила в тайге и ее характер знаю. Куропатка зря на дерево не сядет, жди беды.
— Авдо, ведь с нами Старик, — выставил я последний довод. — Он-то не позволит нас обидеть.
Но и эти слова не успокоили Авдо: она просто меня не слушала.
В этот вечер в палатке было скучно. Авдо молча обдирала белок. Тускло горела коптилка. Монотонно гудел лес. Где-то у ручья нудно скрипела сухостоина.
На другой день Авдо убила соболя и пятнадцать белок.
— Ну, что я тебе говорил!
Авдо улыбнулась.
— Совсем сумасшедшая куропатка. Места ей не было на земле. С косачами на березе сидела.
Так прошло несколько дней, и, может быть, мы и забыли про куропатку, но случай заставил вспомнить о ней: исчез Старик. Он не встретил нас ни в один вечер, ни в другой. Авдо обшарила половину бора и нигде не обнаружила глухаря, ни живого, ни мертвого. Я понимал: для Авдо такая потеря была, пожалуй, страшнее, чем встреча с шатуном. Всю ночь она не сомкнула глаз, сидела у печки и дымила трубкой.
Я, грешным делом, подумал, что это проделка Назарихи. Но за последние четыре дня она не задавила ни одного глухаря. Назариха от каждой добычи приносила мне крыло или шею, значит, исчез глухарь по другой причине.
На Авдо без сочувствия нельзя было смотреть. Лицо ее вдруг стало дряблым и старушечьим, столько на нем было горя и отчаяния, что казалось, она вот-вот заплачет.
Утром, как только начали бледнеть звезды, Авдо выколотила о печку трубку и заявила:
— Снова пойду искать Старика.
Это была уже совершенная бессмыслица. Все равно что искать на озере в камышах прошлогоднего подранка. Я попробовал отговорить Авдо, но из этого ничего не получилось. Авдо ушла. Вернулась она поздно и, к моему удивлению, Принесла останки глухаря и самого виновника — соболя, черного и толстого, как медвежонок.
— Возьми, бойё, — Авдо бросила мне соболя. — Не возьмешь, я собакам его отдам.
Пока я рассматривал соболя и останки глухаря, Авдо хранила молчание. Соболь добросовестно поработал над птицей, оставив только ноги да крылья. Впрочем, это нередкое явление, когда глухарь заканчивает жизнь в чьих-то зубах.
Я вспомнил один случай. Как-то удочкой ловил рыбу. Место для рыбалки выбрал в тени большого куста, под перекатом. Клев был удивительный. Прожорливых окуней едва успевал отцеплять.
Вдруг донесся какой-то шум. Он с каждой секундой становился ясней. Я глянул на вершину хребта: большая черная птица, отчаянно хлопая крыльями, спиралью поднималась вверх.
Мне много раз приходилось видеть птиц, спирально уходящих в небо, но то были раненые птицы. А что с глухарем? Он поднимался все выше и выше, спустя минуту или две был уже величиной с воробья.
Но вот глухарь остановился на несколько секунд, все так же отчаянно работая крыльями, а потом камнем полетел вниз, прямо на меня. Я отбежал на несколько метров от куста, и все равно глухарь, как-то неестественно изогнув шею, падал на меня. Мне стало жутко. Я заметался по берегу, не зная, что делать. Наконец догадался и юркнул под куст. Глухарь со свистом пронесся и упал на том месте, где я только что стоял. Птица ударилась грудью, подпрыгнула и застыла, разбросив крылья.
На горбу глухаря сидел колонок и зло смотрел на меня. Я сделал к нему шаг. Зверек изогнулся, заверещал, как трещотка, показывая острые белые зубы.
— Ах ты наглец!
Я запустил в колонка кепкой. Он еще раз потрещал и шмыгнул в траву. Я поднял глухаря. Шея у него была прокушена в нескольких местах.
…Мне было искренне жаль Старика. Я не спрашивал Авдо, как же все-таки она нашла его. Видимо, соболь задавил глухаря на кормежке или на ночлеге.
— Надо переезжать на другое место, — заявила вдруг Авдо.