Тайга – мой дом
Шрифт:
— На зорьке подкараулить надо.
— Караулил. Летает под облаками. Такой глазастый.
Озеро. Оно вытянулось вдоль темной стены леса. Повсюду островки камыша. Тишина. Пахнет плесенью, гнилой рыбой. В осоке лодка. Садимся. Я гребу. Федя с ружьем сидит на носу лодки. Правлю между камышами. Впечатление такое, что на озере нет птиц.
Выплываем из-за островка. В нескольких шагах от лодки выныривает гоголь, растерянно крутит головой. У него черная спина, черная голова и белые щеки. Гоголь как будто привскочил, часто замахал крыльями. Сразу оторваться не может, бежит по воде.
Федя вскидывает ружье. Выстрел. Дробь вспарывает воду. Гоголь, приподняв крылья, скользит по воде, а затем переворачивается на спину. Брюшко у него ослепительно белое.
Федя бросает в лодку гоголя. Делает он это равнодушно-презрительно, точно не утку, а воробья подстрелил, который не достоин внимания настоящего охотника. И только немного позже кивает на гоголя:
— Жирный, как поросенок.
Поднятые выстрелом над озером пролетают табунки чирков и чернетей. Федя провожает их взглядом.
— Далековато, не достать.
— А где твой крякаш? — спрашиваю я.
— Вчера в него стрелял. Перья малость помял. Теперь где-нибудь на другом озере кормится.
Всходит солнце. Озеро светлеет. Со стороны луга возле него толпятся тальники, кусты черемухи. Листья с них опали. В своей наготе кусты чувствуют себя здесь неуютно. А напротив, на другой стороне озера, в темно-зеленом наряде угрюмо стоят ели. И поэтому все вокруг кажется мрачным, неприветливым.
— Вон на том островке капкан, — показывает Федя.
Капканы стоят на площадках, где кормятся ондатры. В трех капканах попалось по зверьку.
— С десяток сегодня возьмем, — радуется Федя. Подплываем к мыску. Здесь высокие кочки. Осока на них увяла. Кочки серые, будто грязные. Между ними какая-то птица.
— Крякаш! — восклицает Федя. — Я же говорил, попадется он мне.
Крякаш кормился между кочек и сунул голову в капкан. Скобки зажали его за щеки. Федя берет крякаша и вместе с капканом кладет в лодку.
— Смотри, дядя, какой здоровенный. Старый, наверное.
— Дохитрил. Баба нам сегодня такой суп сварит, пальчики оближешь.
Федя нажал на пружину капкана. Крякаш поднял голову, шумно взмахнул крыльями и взлетел. От неожиданности Федя отпрянул. Быть бы нам в воде, но спасли кочки, не дали опрокинуться лодке.
— Стреляй! — кричу я.
Но Федя трясет головой и морщится от боли: с перепугу он сунул пальцы в капкан. Выручаю его руку. Федя подул на пальцы и посмотрел вслед крякашу.
— Надо же, из котла улетел.
— Не разевай рот.
— Так я думал, что он пропал, — оправдывается Федя. — Вот же ушлая птица.
Просматриваем все капканы и причаливаем к берегу.
— Ты, дядя, чай вари, — говорит Федя. — А я ондатру обдеру.
— А дома у тебя времени не будет?
— Тушки надо здесь оставить. В ельнике три соболя живут. Я их подкармливаю.
Летом пришел сюда бурундучить. Назариха залаяла. Подхожу: на елке два соболенка сидят, величиной с белку и такие шустрые. Увел Назариху. Соболятам рыбы принес. Они съели. Стал носить мясо. Они привыкли ко мне, совсем ручными стали. Положу мясо, а сам немного отойду. Соболята тут как тут. Набросятся на еду, ворчат друг на друга, а то раздерутся. Схватятся и комом катятся. Съедят мясо, подбегут ко мне, еще просят. Я пошевелюсь, заскочат невысоко на дерево и смотрят на меня.
Так на моих глазах и выросли. Потом про них узнали ребята. Решили поймать соболей. Целый день гоняли с собаками, напугали, теперь они и меня бояться стали.
— А самку видел?
— Нет. Хитрая. Разве покажется.
— А гнездо где было?
— В колодине.
Мы пошли в лес. На косогоре огромная ель лежит. В ней дупло. Возле него валяются мелкие косточки, перо, шерсть. Долго роемся в объедках. Кости молодых глухарей, зайчат, есть перья кряквы. Наверное, на гнезде поймала самку.
Кладем тушки ондатр на колодину, а сами прячемся в поросли. Просидели в засаде до вечера, но соболи не появлялись.
«Наверное, в горы ушли, — решил Федя. — Подальше от людей».
Глава 6
Меня собирают в тайгу. Мать шьет рукавицы, Авдо — амчуры. Федя читает им книгу. Надя орудует на кухне — надо на месяц напечь хлеба. Я под руководством Валентина чиню понягу.
— Ты особенно на Назариху не надейся, — советует он. — Остарела. Учи Орлика. На белку он идет хорошо. Соболя лаял с Назарихой. Одному не приходилось искать. Бери его на поводок и веди до свежего следа. Там пускай. Сильный кобель, машистый. Если пойдет за соболем, цены собаке не будет.
— Назариха его научит.
— Всякое бывает. Будет бегать на ее лай, а сам не погонит соболя. У меня был такой иждивенец, толку от него ни на грош.
— Посмотрим.
— Пули всегда при себе держи, — советует Валентин.
— Зачем? Медведи в берлогах.
— Со мной один раз такое было. До сих пор, как вспомню, дрожь по телу пробегает. Как-то возвращаюсь к зимовью. Не дошел с километр. Назариха залаяла, напористо, зло. На кого бы это? Я по этому месту раз десять проходил. На склоне — островок молодых сосенок. Там лает. Утром я возле этих сосенок трех белок добыл.
Подхожу без всякой предосторожности. А из поросли — медведь. У меня ружье на плече. Медведь встал на дыбы шагах в трех. От его рыку в ушах звон. Ноги к земле приросли. Шагу сделать не могу.
Не знаю, чем бы все кончилось. В это время раздался выстрел, товарищ шел с охоты и подошел на лай собак. Медведь сел: хребет ему пуля перешибла. Тогда я только и очухался, про ружье вспомнил.
— Спасибо, Валентин, за совет. Да только разве можно все предусмотреть? Со мной будут надежные товарищи, они не оставят в беде.