Тайга мятежников любит
Шрифт:
– Ее слова – пусть даже полученные методом угроз – всего лишь теория. Эта женщина знает то, чего не знаем мы. Зачем нам эти сложности – брать на себя ответственность по поиску коллекции? Пусть ищут – вдруг обрящут? Неужели нет способа перекрыть им обратную дорогу?
– Нормальная практика, – ухмыльнулся Ройд. – Загребать жар чужими руками. Вы где-то правы, Александр Витальевич. Плохо другое – что эта идея посетила вас так поздно. Не возражаете против графинчика водочки, а то официант уже замаялся торчать по стойке смирно? И обсудим некоторые технические вопросы…
5 июня, 1918 год
Засаду делали грамотно: с одной стороны щетинился ельник, с другой – скалы – с юга обрывались почти отвесно, на севере имели ступенчатую конфигурацию, позволяющую без сложностей
– Эх… – бухтел блестящий от пота Петруха, влезая вслед за Субботиным. – Заберемся втихомолочку, как мышь на полочку… А славное местечко, Яков Михайлович. Как вы думаете, долго нам тут жить?
Субботин пожал плечами, приложил палец к губам. Петруха понятливо кивнул, уполз за соседний камень, волоча карабины – свой и командирский. Разложился там со всеми удобствами. Метрах в трех левее мостился калечный Хламов. Угрюмый сорокалетний молчун – упертый большевик, презирающий буржуев и разных соглашателей вроде меньшевиков и эсеров – идейный на сто рядов… и так некстати сломавший голень. Понимал, что, в отличие от Петрухи с Субботиным, шансов выбраться у него немного, и относился к этому философски. Положил перед собой гранату, извлек «маузер», две запасные обоймы, из-за пазухи выудил «наган», горстку патронов. Разложил хозяйство, вынул тряпочный кисет, стал сворачивать цигарку из огрызка папиросной бумаги.
Поблизости, похоже, находилось болото. Кваканье лягушек перемежалось странными звуками: заупокойными, воющими. Жутковато делалось от этих звуков.
– Водяной выпью кричит… – хрипло убеждал Петруха. – С лешим перекликается… Смотрите, Яков Михайлович, – вздрогнул боец, – что-то полосатое пробежало…
– Зебра, что ли? – очнулся Субботин.
– Это в Африке зебра, – хмыкнул Хламов, старательно слюнявя цигарку. – А у нас бурундук… Тихо, товарищи… – он внезапно сделался серым. – Будь я проклят – копыта стучат!
Субботин затаил дыхание. А ведь точно! Не эскадрон, конечно… Откуда у беляков конница в тайге? Раздобудь они запряженных лошадей, давно бы уже догнали и в капусту порубили. И тут он понял. Словно ведро с кипятком на голову вылили!
– К бою! – он вцепился в обе рукоятки, большой палец на гашетку, ствол поворотил в узкую расщелину между хвойником и камнями. Забились в голове изящные строчки Саши Черного: «Проклятые вопросы, как дым от папиросы, рассеялись во мгле…»
Он понял, творится что-то неладное, когда три часа назад, бросив Канторского с подводой, вгрызались в тайгу, и вдруг за спиной загрохотали выстрелы. Канторский погиб, и золото убрать с дороги не успели. Но в оружейной какофонии явственно прослушивались десятимиллиметровые «берданки» – оружие Турецкой войны. Совсем обеднели беляки? Или кто это? Потом все стихло, и вскоре застучали пулеметы, залпами забились трехлинейки – добрались, родимые, до «посторонней» банды, заставшей врасплох людей Канторского… Он приказал прибавить ходу, понимая, что прямого столкновения не избежать. Люди лязгали оружием, озирались – нервы шалили. Уж лучше явная угроза, чем изматывающее ожидание. Колеса вязли в грязи, буксовали, застревали в корнях, лошади обливались пеной, люди сбивались в кучи, выталкивая подводы. Федька Ковригин, комбедовец из Старой Девы, оказался полнейшим ничтожеством – при первой же оказии оттолкнул зазевавшегося Алциса и прыгнул в глухой терновник, за которым пролегал обрывистый овраг! Двое кинулись в погоню, догнали на дне – доволокли с матюгами, награждая тумаками. Трус дрожал от страха, икал, тужился что-то сказать.
– Сво-олочь, – протяжно прокомментировал рыжий соратник, взвел курок и приставил «наган» Ковригину к макушке. Парень окончательно позеленел, испустил нечеловеческий вопль. Алцис вопросительно глянул на Субботина. Тот поморщился:
– Отставить, не пройдем без этой портянки. Привяжите его к подводе – пусть бежит, как за баржой…
И снова стегали лошадей, выжимая из них последние соки. Кто бы знал, куда идет обоз? Ковригин спотыкался, твердил, как заевший граммофон: «Туда идти… на север идти… только не убивайте…» Взвесив все «за» и «против», Субботин принял непростое решение: часть груза сбросить с подвод, зарыть в лесу по ориентиру и облегченными двигаться дальше. Иначе лошади не выдержат – уж больно сложный рельеф. Восемь ящиков стащили с подвод – по четыре с каждой. Местность лесисто-скалистая, метрах в сорока от тропы – вереница известковых изваяний, мохнатые островки можжевельника, груды камней. Почва рыхлая, ноги вязнут во мху, разломы, трещины, в одну из которых под скалу и стаскивали ящики, чтобы потом завалить камнями.
– Шевелитесь, ребята, шевелитесь, – торопил Субботин. – Двое на ящик – живенько управимся…
В этой давке и не подфартило Хламову. Напарник не удержал ящик, и острая грань рубанула по голяшке. Вопить от боли большевик со стажем постеснялся – уселся на колено, закусив губу, поднял на Субботина мутные глаза.
– Беда, Яков Михайлович… Не уйти мне с вами… пришел в частичную негодность, мать его…
– Не глупи, – поморщился Субботин. – В подводе поедешь.
– Да нет, тяжеловато будет, – с натугой усмехнулся Хламов. – Не для того лошадок облегчали. Увы, Яков Михайлович, груз дороже жизни одного большевика…
– Ты что удумал, Николай? – растерялся Субботин.
Чекисты старательно отводили глаза.
– Пулемет давай, – процедил пострадавший. – Не уйти вам далеко, догонят. А я прикрою… пока смогу. Позиция удобная – до скалы докондыляю, подпущу поближе… Мужики, торопиться надо, чует сердце, догонят нас скоро…
Прав был потенциальный покойник. Позицию для засады лучше не придумаешь. Но куда калеке провернуть все правильно?..
Войди противник в просвет между лесом и скалами, он не стал бы пороть горячку, впустил бы всех и измолотил в мелкую капусту. Спаслись бы единицы. Но стук копыт не предвещал добра – маленький отряд, по количеству стыренных лошадей. Передовой дозор, призванный посеять панику. Лес наполнился лязгом, ржанием. Пятеро всадников, пригнувшись к лукам седел, гуськом скакали по узкой тропе. Молодые казачата с наглыми рожами, по воле случая оказавшиеся в пехоте и не упустившие возможности проявить кавалерийскую прыть. Он подпустил их метров на сорок, надавил гашетку. Шквал свинца смел людей с седел! Первые двое кувыркнулись через гривы. Гнедая рухнула поперек дороги, об нее споткнулась третья, всадник с воплем совершил кульбит, переломав конечности и обретя большую дырку в голове. Четвертый затормозил, взвил коня на дыбы… и выпал из седла. Последний выдернул из стремян обе ноги, как-то по-цирковому, теряя фуражку, вывалился на землю, покатился под защиту камней.
– Черт! – ругнулся Петруха, передергивая затвор карабина. – Промазал…
– Бывает, – ухмыльнулся ошалевший от тряски Субботин. – Без промаха, Петруха, только радикулит стреляет… Ну и рожа у тебя, боец, ты чего такой чумазый? Трубочистом работаешь?
Он нервно засмеялся. Петруха утерся грязным рукавом, растянул физиономию до ушей. Живой беляк меж тем выкатился из-за камня, полагая перескочить за соседний и удрать. Хлопнул выстрел из «нагана». Несчастный схватился за плечо, но поднялся, сделал шаг и снова упал – фонтанчик брызнул из спины.
Субботин скосил глаза. Гордо улыбаясь (мол, даже плохое надо делать хорошо), Хламов выколупывал из барабанных гнезд стреляные гильзы.
– Тикать надо, – как-то неуверенно сообщил Петруха. – Или не будем?
– Посидим еще.
Обоз ушел версты на четыре, что, с одной стороны, и неплохо, а с другой… Через час стемнеет окончательно, обеим партиям придется тормозить, да и люди измотаны, а Субботину с Петрухой еще своих догонять. Вопрос с Хламовым, кажется, решен…
– Не рискуй, Яков Михайлович… – Хламов передвинул больную ногу, улегся на живот. – Скоро беляки всей массой попрут – хрен тогда уйдете. Обложат скалы, переделают, как цыплят.