Тайга
Шрифт:
— Ты же видишь, с ними никто не пришел. Если бы нашли, то вернулись бы не одни.
Наташа отставила гитару, воскликнула преувеличенно бодро:
— Ребята, вы лучше расскажите, что с вами было? Нам интересно.
Юрка тут же воодушевился, вытащил из мешка куски пирита, вручил прекрасным дамам, принялся разливаться соловьем. Я же поднялся и отправился к озеру. Очень хотелось смыть с себя дорожную грязь. А рассказчиков… Рассказчиков хватало и без меня.
Спать я ушел раньше всех. Чистый, успокоенный. Юрка уже успел
Чуть позже Наташа не стала меня тревожить. Тихонечко прошмыгнула в палатку. Пристроила гитару в уголок. Улеглась на свое место. Тикали часы. Снаружи стрекотали кузнечики. Где-то ухал филин. В озере плескала рыба. Я лежал неподвижно и думал: «Узнаем мы когда-нибудь, что же случилось с Генкой? Или это так и останется секретом?»
Ничего путного решить не смог. Сон подкрался неслышно, сморил, опутал невесомыми сетями, утащил за собой за грань бытия. В пустоту. В никуда. В покой. В вечность.
Утро встретило меня пением птиц. Я протянул руку, взял часы. Стрелки показывали четверть седьмого. Настоящая рань. Спать бы еще да спать. Только почему-то не хотелось.
На своей половине сопела Наташа. Спала она лицом ко мне, на боку, крепко-крепко, как младенец, подсунув под щеку ладонь. Выглядела совершенно беспомощной, трогательной. Сущий цыпленок. Я постарался ее не будить — откинул полог, прихватил одежду, на четвереньках выбрался наружу.
Ночью прошел дождь. Я его даже не слышал. Трава была мокрой, холодной. Ноги мои моментально озябли. И я, на ходу поджимая пальцы, рванул под навес — обуваться, одеваться, приводить себя в божеский вид.
Ранней пташкой оказался не я один. От костровища вовсю валил дым. Эдик пытался разжечь огонь. Дул на него, махал каким-то журналом, подкидывал в самую серединку мелкие веточки. Мокрые дрова гореть не желали. Я не спеша оделся, пару раз провел по Михиным лохмам пятерней, решил, что так сойдет, и отправился Эдику на подмогу.
Он как раз закончил с огнем, подвешивал над рыжими языками пламени чайник. Меня приветствовал кивком. Велел:
— Садись, Миш, давай посмотрим, что с твоей раной. Вчера до нее так руки и не дошли.
Что с раной? Наверное, все нормально. За эти дни я о ней толком и не вспоминал. И это был непорядок.
Волосы за пять дней успели подрасти. Пластырь прилепился к ним намертво. Эдик драл его потихоньку, отделяя от липкой поверхности волосок за волоском. Я также тихонько шипел и скрипел зубами. Наконец не выдержал:
— Дерни ты его уже, и дело с концом.
— Уверен? — У Эдика в голосе не было никакой уверенности.
Я кивнул. Он пожал плечами и вдруг действительно резко дернул.
Слышали выражение — искры посыпались из глаз? Моими искрами легко можно было спалить половину тайги. Я едва отдышался, спросил:
— Ну, как там?
Эдик задумчиво поскреб в затылке, произнес:
— Не знаю, как это возможно, но тут уже все зажило.
Я тоже не знал. Нет, предполагал, конечно, но озвучивать свои мысли не спешил.
— А Юрка поплыл проверять донки, — Эдик словно не мог придумать, что сказать еще. — Он с вечера их закинул.
Я глянул на озеро — по центру темнела лодка. Юрку было прекрасно видно. Меня основательно покоробило. Есть рыбу, которая, возможно, до этого ела Генку… Сомнительное это удовольствие, доложу я вам. При этом я понимал, что другого выхода попросту нет. Это как сапоги, снятые с мумии. Всегда приходится выбирать, что важнее: собственная жизнь, или принципы вкупе с брезгливостью. Если задуматься, рыба всегда кого-то ест. Не нужно только ловить сомов. Вот кто извечные падальщики.
Я неожиданно спросил:
— Эдик, а сомы здесь водятся?
— Не знаю, — ответил он, — а зачем тебе?
И что тут ответить? Я решил не отвечать ничего.
— Да так, любопытно.
— А-а-а, — он сам догадался, глянул на воду, прошептал, — надеюсь, что нет. Это было бы совсем несправедливо.
Юрка опустил одну донку, поплыл к другой. Эдик продолжил:
— Мы же тут, пока вас не было, это чертово захоронение почти раскопали. Добыли кучу разных побрякушек. Добрались до костей.
У меня все внутри похолодело. Вспомнились Колькины рассказы о том, что хозяин не выпустит, пока ему все не вернут. Сказал с сарказмом:
— То-то Санжай обрадуется.
— И не говори, — Эдик был со всем согласен. — Сам не знаю, как поддался на уговоры девчонок. Колька сейчас проснется, выйдет натуральный скандал.
И скандал, конечно, вышел. Не такой громкий, как мне представлялось, но все же.
Как только все поднялись, как только собрались у костра и разложили по мискам кашу, сваренную хозяйственным Эдиком, Наташа принялась хвалиться:
— Мы тут без вас продолжили раскопки. И знаете…
Санжай даже поднялся, сердито звякнул ложкой о край посудины. Спросил одно только слово:
— Зачем?
Наташа сделала вид, что не поняла.
— Что зачем?
Колька раздул ноздри.
— Не прикидывайся дурой. Все равно не поверю. Зачем вы его тревожили?
Девушка наморщила нос, словно где-то рядом запахло дерьмецом. Выдала с вызовом:
— Вот только не надо опять про хозяина, — она сделала рукой останавливающий жест. — Хватит. Наслушались уже. Нет никакого хозяина. Сказки все это.
— Как знаешь. Только потом не пожалей.
Колька резко поднялся. Взял миску, чашку, ушел под навес. Зиночка окинула всех неуверенным взглядом, поспешила за ним.
— Утешать будет, — сказал Эдик. — Ей всех жалко.
Наташа почти швырнула свою посудину на траву. Сверкнула глазами.
— Нет, — сказала она, — вы действительно верите в этого сказочного хозяина?
Мы с Юркой переглянусь. Так вышло, что да, действительно верили. Почти… Тоха был уклончив:
— Как тебе сказать… За эти пять дней столько всего произошло. Не хочешь, а поверишь.