Тайна для библиотекаря
Шрифт:
— Да помню я, помню… — едва слышно буркнул Ростовцев, поднимая наган. Я вскинул карабин к плечу, ловя в прорезь прицела идущего последним мамлюка — из-за плеча Делии мне была видна только его голова, правая половина торса да рука, держащая лампу. За спиной сопел Прокопыч, которому велено было не высовываться со своим мушкетоном, а прикрывать нас с тыла.
«…Ну что, хватит им, пожалуй, тут гулять?..»
Не
Они и есть, больше некому…
Правда, есть ещё третий, и его Гжегош опознать не смог. Собственно, он и первых-то двух толком не рассмотрел — увидел только тёмные силуэты, скользнувшие вслед за Делией и её спутниками в дверной проём. И — последовал за ними, стараясь не думать о том, что у него самого нет не то, что электрического фонарика или свечки, но даже и самого примитивного огнива, оставшегося в саквах на площади. И если ему очень не повезёт, он отстанет и заблудится в подземном лабиринте — судьба его ждёт самая незавидная.
Некоторое время Гжегош следовал за отсветами, мелькающими на кирпичных стенах. Пару раз едва не разбил себе голову о низко нависающие потолочные балки, чувствительно расшиб колено, оскользнувшись на какой-то дряни, и вдобавок к этому потерял один из пистолетов. Искать его он даже не пытался — не видно не зги, а если начать обшаривать сырой, заляпанный дрянью пол, то запросто можно отстать и потеряться в этом могильном мраке. Приближаться же к источнику света, сокращая дистанцию, он не рисковал — где-то между ним и Делией с мамлюками находились трое незнакомцев, и Гжегошу вовсе не улыбалось налететь на них в кромешной темноте.
Потом коридор слегка расширился, свет впереди стал сильнее — видимо, идущая впереди группа зажгла ещё свечи, а то и факела, если судить по тому, как заплясали на стенах сполохи оранжевого света. Донеслись невнятные звуки — многоголосый плач, причитания, стоны, — отчётливо потянуло помойкой. Теперь Гжегош хорошо видел притаившихся по бокам большой арки людей — да, трое, причём у двоих в руках то ли карабины, то ли длинноствольные пистоли. Вот один что-то показывает другому жестом, опускается на колено и вскидывает оружие к плечу и целится…
Он ждал выстрелов, но всё равно чуть не оглох от оглушительно в этой подземной теснине грохота.
Бах! Бах!
И снова — Бах! Бах!
Крики, полные боли и испуга, пронзительный женский визг, и ещё раз — Бах!
Один из троих преследователей, тот, что стрелял с колена, вскочил, клацнул затвором (мосинский карабин, так и есть!) и метнулся в проём. Двое других последовали за ним, и в руке у второго Гжегош явственно разглядел револьвер.
Новых
— Баба — она не потому дура, что дура, а потому дура, что баба. — назидательно изрёк Ростовцев. — И куда, скажи на милость, тебя понесло, загорелая ты наша? Перемазалась только во всяком дерьме, пулю едва не схлопотала… а ради чего? И вообще, с французами-то зачем связалась? Знала ведь, чем тут всё закончится… рано или поздно. Приключений захотелось?
Делия не ответила — она потеряно молчала, размазывая по щекам грязные полоски слёз. Вся она была такая несчастная, затравленная, и грязная до отвращения, что мне даже стало её жаль. И зря поручик укоряет её, Делию по-хорошему ведь даже в предательстве не обвинишь. что ей война России и Наполеона? Наполеон, если вдуматься, даже ближе — с учётом того, что выросла-то девушка во Франции и там же получила образование. А тут — ну, попыталась устроиться, как могла, обеспечить своё будущее, найти крепкое мужское плечо, на которое можно при случае опереться. Кто решится упрекнуть её за это?
Не я уж точно.
— Ладно, вставайте, медам и мсье, нам ещё топать и топать… неизвестно сколько.
Ростовцев говорил по-французски, а потому учёный математик тоже его понял. Вскочил, суетливо зашарил по карманам, извлёк очки и нацепил на длинный заострённый нос. Прав наш гасконец, крыса и есть…
Дауд тоже встал, скривившись от боли. А вот не будешь хвататься за ятаган, мил человек — и скажи спасибо, что пуля прошла через бицепс навылет. Угодила бы в кость — и руку пришлось бы отнимать, здешняя медицина с такими ранами не справляется. И так-то неизвестно, чем дело закончится — в рану вместе с пулей наверняка попали клочки мундирного сукна, а это, друзья мои, почти верная гангрена. Изводить же на незнакомого и совершенно неинтересного мне мамлюка драгоценные антибиотики, прихваченные из аптечки в ДК — увольте. Так далеко моё человеколюбие не распространяется.
— И куда мы теперь? — спросил д'Эрваль. По-русски спросил, что характерно — и услышав его, мамлюк вздрогнул и поглядел на лейтенанта с ненавистью.
«…да, парень, ты прав — именно он и завёл вас в ловушку. Но ведь никто не обещал, что будет легко?
И, кстати, вопрос — что с тобой теперь делать? Отпустить, когда выберемся наверх? Потом проблем не оберёшься? Пррезать? Прокопыч, надо полагать, не откажется, а вот Ростовцев с гасконцем могут и не понять. Как же-с: пленный, да ещё и офицер гвардии!..»