Тайна Крикли-холла
Шрифт:
Несколько раз Маврикию приходилось основательно трудиться над чисткой тела Криббена — с головы до пят, — используя крепкое карболовое мыло и щетку с жесткой щетиной, вроде тех, какими скребут полы. Криббен вставал в ванну, в которую наливал воды на три дюйма (ровно столько, сколько позволял наливать детям для купания), и Маврикий начинал работу с лица и грубых волос учителя.
— Крепче! — требовал опекун у мальчика глухим и утробным голосом. — Очисти мое грешное тело, мальчик, смой с меня всю нечистоту!
И так же, как во время порки, мужская плоть Криббена начинала наполняться кровью, пока не вставала во весь рост. Маврикий тер изо всех сил, как его и просили,
Наконец от очищения мужчина почти полностью терял силы, он сгибался, его руки хватались за края ванны, и ноги подгибались под ним, он шепотом просил Маврикия остановиться, дать ему передышку, ведь его тело уже чисто, его грехи отпущены…
Много позже, через годы, Маврикий не раз думал и о том, что Августус Криббен никогда, ни разу не пытался посягнуть на него во время таких сеансов — хоть в часы порки, хоть в минуты чистки, — хотя и возбуждался сверх всякой меры (неужели он ни разу не заметил, что и Маврикий испытывал возбуждение?). А вот Магда… Магда — совсем другое дело.
…Он, как обычно, обнаружил Магду ожидающей под дверью ванной комнаты, когда вышел после обряда очищения жесткой щеткой, — но на этот раз в ее всегда холодных глазах светилась откровенная похоть. Когда он закрыл за собой дверь ванной, предоставив обнаженному мужчине продолжить его молитвы, теперь уже превратившиеся в едва слышное бормотание, Магда кивнула ему, приказывая следовать за ней. Сестра Криббена повела мальчика по тускло освещенной галерее к своей спальне и втащила внутрь, потянув за рубашку. Она, все так же не говоря ни слова, подтолкнула Маврикия к кровати и заставила лечь. Потом выключила лампу, горевшую на тумбочке, и Маврикий услышал, как Магда раздевается в темноте.
Если Магда и была разочарована в своем юном любовнике — он мог иметь достаточно крупные достоинства для своего возраста, но все равно ему было всего лишь двенадцать лет! — то она никак этого не показала. Вместо того она велела Маврикию помолиться вместе с ней и попросить у Господа прощения за смертельный грех, который они совершили, вот только они должны делать это потише, чтобы ее брат не услышал, случись ему пройти мимо двери спальни во время ночного обхода. А часом позже, после многократного повторения акта раскаяния, Маврикию было позволено уйти и осторожно прокрасться в детскую спальню.
На следующий день Магда выглядела как обычно — холодная, с каменным лицом, хотя и обращалась с Маврикием менее сурово, чем с другими мальчиками и девочками. Августус Криббен также относился к Маврикию с меньшей строгостью и ни разу не опустил на него свою бамбуковую плеть и не наказал каким-либо другим образом, хотя и нельзя было сказать, что Маврикий не делал ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие опекуна. В некотором смысле Маврикий даже стал членом правящего триумвирата Крикли-холла, хотя его власть и ограничивалась тем, что он доносил на других сирот и поддерживал порядок, когда Криббен или Магда были заняты в другой части дома.
Так оно и шло: порка Августуса Криббена, натирание его жесткой щеткой, потом любовные упражнения с Магдой, пока другие дети в это время жили в голоде и холоде, их ежедневно терзали наказаниями и лишали любви (в которой они нуждались больше, чем в чем-либо другом).
А иудейский мальчик подвергался особым мучениям. Маврикий с восторгом сообщил Магде, что Стефан однажды ночью забрался в постель Сьюзан Трейнер и так и спал там до утреннего звонка. Магда выразила отвращение (но при этом испытала и извращенное удовольствие), услышав о подобном безобразии, и Стефана немедленно отправили в чудовищно холодный и сырой подвал, где и оставили на весь день и на всю ночь, одного, в темноте, и он мог слышать только одно: непрерывный шум воды, бегущей в глубине колодца. Это было страшное, жестокое наказание, потому что полная темнота, конечно же, рождала в уме пятилетнего ребенка всевозможных монстров и демонов, особенно в уме такого ребенка, которому уже довелось пережить личную трагедию. Сьюзан Трейнер не просто возражала против этого, она кричала на Криббена и Магду — и заработала тем самым шесть ударов бамбуковой палкой. Маврикий ухмыльнулся, когда она и после этого продолжала просить за малыша и получила еще шесть ударов, на этот раз по костяшкам пальцев. Это наконец заставило ее замолчать, она только выла от боли. А когда Стефана на следующий день выпустили из подвала, он стал бледнее и молчаливее, чем когда-либо прежде. Он был полностью усмирен.
Маврикий наслаждался жизнью в Крикли-холле. Он искренне благоговел перед Августусом Криббеном, всегда остававшимся на недосягаемой высоте. Даже во время порки и чистки мальчик был просто служителем божества, его вещью, — и это более чем устраивало Маврикия. И еще Маврикий наслаждался тайной связью с Магдой, хотя ее тело было тощим и костлявым, а ее груди — маленькими и плоскими (но подобное несовершенство ничуть не беспокоило мальчика; сексуальное пробуждение слишком радовало его, чтобы думать о каких-то мелочах). Жизнь в Крикли-холле, пусть и несколько суровая, была совсем неплоха, и Маврикий был всем доволен. Но потом появилась эта въедливая Нэнси Линит и постаралась испортить всеобщее благоденствие.
59
Гром
Лорен и Келли сидели в своей комнате, подавленные и тихие. Эва дождалась, пока Лорен вернется из школы, и тогда уже объяснила девочкам, что их брат никогда больше не вернется к ним, потому что он утонул год назад, когда она потеряла его в парке. Сестры после этого сообщения долго плакали в объятиях матери, но Эва не плакала вместе с ними. Она и сама не понимала, почему это так, только ее ум — и ее сердце — как будто онемели и застыли. У нее не осталось сил на проявление чувств. Эва предполагала ведь раньше, что уверенность в гибели Кэма будет сильным ударом для нее, но теперь она поняла, что сломалась сразу, в тот самый день, когда Кэм исчез. И каждый последующий день лишь добивал ее.
Поэтому вместо того, чтобы плакать, она постаралась занять себя: прибрала в доме, помыла пол в кухне (из-за сырой погоды в дом приносили так много грязи!), перестелила постели, заново разожгла огонь в гостиной и большом холле, вообще искала любых занятий, лишь бы не сидеть сложа руки. Это не значило, конечно, что она не думала о Кэме — его милое личико постоянно стояло перед ее мысленным взором, но как-то неотчетливо. Зато стоило ей прикрыть глаза, сразу и краски, и черты оживали. Она пока что справлялась с собой, вот и все, что она могла сказать о себе, но не знала, насколько ее хватит. Эва полагала, что продержится до тех пор, пока эмоции не наполнят ее снова до такой степени, что выплеснутся наружу.