Тайна Крикли-холла
Шрифт:
И вот однажды, когда Пайку было уже хорошо за тридцать, а библиотека закрылась на летние каникулы, он взял билет на утренний поезд и поехал в Холлоу-Бэй. На станции сел в автобус, шедший в прибрежную деревню, и пристально всмотрелся в Крикли-холл, когда проезжал мимо него. Дом выглядел таким же серым и унылым, как всегда, но Пайк ничего не ощутил при виде него: ни радости, ни горя. Он увидел всего лишь невзрачное серое строение, стоявшее на другой стороне реки, окруженное разросшимися кустами. Пайк вышел из автобуса у подножия холма и пешком пошел назад, наверх. Миновав короткий деревянный мост, он подошел к парадной двери Крикли-холла и без малейших колебаний громко постучал в филенку готическим дверным молотком.
Ему никто не ответил, никто не вышел на стук. Пайк постучал еще раз, но снова никто не откликнулся, и тогда Пайк обошел
Вернувшись в деревню, он посетил только одно заведение — ресторан и паб при гостинице «Барнаби», где заказал несколько сэндвичей и джин с тоником. Сидя там за второй порцией выпивки, он немного поболтал с каким-то весьма пожилым и бедно одетым мужчиной, с виду местным, из тех, что постоянно сидят в пабах, потому что им больше нечем заняться. Когда Пайк спросил о деревне, старик, само собой, вспомнил о большом наводнении, случившемся во время войны, — величайшее и самое ужасное событие в истории Холлоу-Бэй. Шестьдесят человек погибли той ночью, и одиннадцать из них были сиротами, эвакуированными из Лондона в Крикли-холл, большой дом на холме. Их опекун тоже утонул вместе с детьми. Только один человек остался в живых — учительница, вроде бы сестра опекуна, она, должно быть, ушла куда-то до того, как вода поднялась к дому. Говорят, женщина с тех пор не произнесла ни слова, с того самого дня, как ее нашли. Шок, так это называют. Шок — потому что все детки, о которых она заботилась, умерли и ее брат тоже погиб. Вот только имен ему не припомнить, ни опекуна, ни его сестры, уж очень много лет прошло с тех пор.
Крайне заинтересованный, Пайк спросил, что же дальше случилось с той женщиной. Хотя не знал точно, сколько лет было Магде, когда он жил в Крикли-холле, но предполагал, что ей должно быть около шестидесяти. То есть в том случае, если она до сих пор жива.
— Ну, мне так говорили, что ее отправили в сумашедший дом. Тогда тут поблизости была только одна такая больница, в Илфракомбе. А уж что потом было, не могу сказать, — последовал ответ.
Пайк съездил в Илфракомб и разыскал больницу Коллингвуд — для этого заглянул в центральную библиотеку приморского города. Ему объяснили, как добраться до приюта душевнобольных, и он отправился туда пешком, прошагав почти две мили. Его больная нога энергично возражала против прогулки, но Пайк не обращал на это внимания. Больница оказалась старым зданием красного кирпича, со скромными украшениями на фасаде и совсем не походила на тот психиатрический госпиталь, куда в юности заточили самого Пайка. Это был именно дом, приют для тех, кто потерял дорогу в жизни. В старые времена такой дом назвали бы убежищем для лунатиков.
Войдя внутрь, Пайк мог бы поклясться, что ощутил запах разлагающихся умов, хотя на самом деле тут, конечно, пахло вареной капустой, антисептиками и мочой. И снова он вспомнил свое собственное заточение много лет назад, и ему ужасно захотелось поскорее сбежать из этого дома, но его охватило слишком сильное любопытство, чтобы бросить дело на полпути.
В регистратуре он спросил, является ли Магда Криббен пациенткой этой больницы и по сей день. Регистраторша, проверив списки, сообщила ему, что да, Криббен (теперь пациентов называли просто по фамилии) действительно одна из давних обитательниц приюта (регистраторша особо подчеркнула слово «обитательница», как будто «пациентка» звучало чем-то вроде ругательства). Он когда-то был ее учеником, объяснил Пайк не слишком любопытной девушке, и лишь недавно узнал, в каких обстоятельствах очутилась его бывшая учительница. Он очень любил мисс Криббен, так что нельзя ли ему навестить ее?
Он подождал, пока регистраторша по внутренней связи посоветуется с кем-то из местного начальства. Женщина закончила разговор и сказала, что да, можно, хотя часы посещений уже закончились. Ему позволено повидаться с Криббен, только потому, что у нее почти никого не бывает… то есть на самом деле к ней вообще никто никогда не приходил, а ведь она находится в Коллингвуде уже целых пять лет!
Вскоре явилась сиделка в белой униформе, состоявшей из брюк и халата, и повела Пайка по длинному коридору первого этажа. Стены, выкрашенные в безжизненный серый цвет, удручали, и на них тут и там красовались пятна и царапины, будто здешние больные отчаянно сопротивлялись, когда их доставляли в комнаты или обитые мягкой тканью клетки. Пока Пайк шел следом за сиделкой, чьи мощные бицепсы отчетливо просматривались под узкими белыми рукавами, он думал, что наверняка его визит к Магде Криббен окажется бессмысленным, потому что та давно превратилась в зомби. Именно так сиделка определила состояние больной: Магда так и не сказала ни слова с тех самых пор, когда ее привезли в приют Коллингвуд в сорок третьем году. Пайк гадал, узнает ли вообще его Магда после стольких лет.
Он был поражен, увидев ее исхудавшее тело, очень бледные лицо и руки. Магда и прежде не была полной, но теперь она превратилась в настоящий скелет, а ее кожа, никогда не отличавшаяся яркими красками, ныне выглядела обескровленной. Она как будто съежилась, стала меньше ростом… впрочем, это он сильно вырос. Но жесткое выражение лица не стерлось с годами. Щеки Магды ввалились, но подбородок оставался таким же сильным. Она была одета в черное, точно так же, как прежде, а край юбки доходил точно до костлявых лодыжек. Но глаза Магды остались такими же черными и острыми, как всегда. Однако они никак не отреагировали на появление Пайка, вошедшего в крошечную палату.
И даже когда сиделка ушла и они остались наедине, в глазах Магды не вспыхнуло узнавания. Она просто сидела, выпрямившись, на жестком деревянном стуле рядом с узкой кроватью. Пайку сесть было некуда, кроме как на саму кровать. Он стоял, перенеся весь вес тела на здоровую правую ногу.
Пайк начал с того, что напомнил Магде о Крикли-холле, о совместных грешках, и на лице его блуждала заговорщическая улыбка Но Магда никак не откликнулась. Он заговорил о ее брате и суровых правилах, по которым жили сироты под его присмотром, но снова не добился реакции. Он был счастлив уже тем, что вообще мог хоть с кем-то поговорить о тайнах прошлого, пусть Магда сидела неподвижно, словно ничего не слышала. Ее глаза даже не моргнули, когда он упомянул об убийстве молодой учительницы и о том, как они вместе избавились от трупа. И на самом-то деле Пайк был доволен тем, что Магда не откликалась. К лучшему, что его тайны хранились за надежным замком. Он ведь постоянно тревожился из-за того, что кому-то еще известно о его преступлении, но Магда была не только нема, она, казалось, забыла обо всех деяниях. Ее ум пуст, она полностью потеряла память. Забыла даже ту страшную ночь, воспоминания о которой постоянно преследовали Пайка, потому что он чувствовал свою вину. В конце концов, именно он доносил на других детей. Именно он предал их.
Гордон ушел от Магды Криббен со смешанными чувствами: с одной стороны, разочарованным, что ему не с кем теперь разделить свое прошлое, а с другой — испытывал облегчение из-за того, что никто больше не может разоблачить его прежние подвиги под именем Маврикия Стаффорда.
Хотя внешний осмотр Крикли-холла оказался безрезультатным, Пайка влекло туда снова и снова; несколько месяцев, проведенных там в мальчишеском возрасте, заполнились ему на всю жизнь, дали особый опыт, проявили его истинную натуру и, хотя он не мог этого знать, определили его судьбу.
Когда Пайк вернулся в Лондон, в свою библиотеку, то попросил о переводе. Куда-нибудь в Северный Девон, уточнил он. Тем временем его интерес ко всему сверхъестественному не угасал, и вскоре Пайк понял, что окончательно зачарован всеми аспектами оккультного. Однако ночные кошмары возобновились с новой силой, и призрак Криббена тоже являлся, как прежде, хотя теперь он выглядел просто как сгусток тьмы, слегка напоминающий человеческую фигуру. Скорее он походил на размытые клочья вонючего тумана, сильный тошнотворный запах всегда предшествовал его появлению. Но несмотря на отсутствие четкой формы, Пайк всегда знал — перед ним именно тень Криббена, потому что от нее исходило все то же всепроницающее зло, и Пайк обязательно слышал знакомый звук — «ш-ш-ш-шлеп!» Теперь этот звук напоминал лишь отдаленное эхо прежнего, тем не менее он продолжал напоминать Пайку о бамбуковой плети для наказаний и был предвестником боли, так сильно пугавшим сирот из Крикли-холла. А ночные кошмары яркостью и четкостью превратили сон Пайка в тяжелое испытание. Бывший воспитанник Криббена снова был на грани психологического срыва.