Тайна Крикли-холла
Шрифт:
Эва перевернула несколько страниц, читая имена и наказания — последние были обозначены цифрами: 4, 6 или 10, и, видимо, это означало количество ударов бамбуковой плетью, нанесенных за один раз.
— И так — страница за страницей, — заметил Гэйб, снова кладя бамбуковую плеть на стол. — Похоже, тут не проходило и дня без того, чтобы кого-то из детей не подвергли пытке. Перси рассказал мне, здесь практиковалось и еще нечто вроде штрафов за неправильное поведение — например, детей заставляли стоять весь день на одном месте, в холле, в одном только нижнем белье.
— Нэнси мне рассказывала об этом. — Перси неловко повернулся на стуле. — Она говорила, детей часто оставляли без еды на весь день или заставляли принимать холодную
Эва внимательнее всмотрелась в страницу, на которой остановилась.
— Вот этот мальчик, Стефан Розенбаум, упоминается чаще других, он, похоже, записан чуть ли не на каждой странице… Вы вроде говорили мне, что он поляк и почти не говорил по-английски? И ему было всего пять лет?
Старый садовник кивнул.
— Пять лет, да.
У него это прозвучало как «пьять».
— Но почему его так часто наказывали? Он что, был слишком испорченным?
— Да никто из них не был плохим, миссис Калег. Они все были хорошими детьми, подвижными, веселыми, когда приехали сюда. Но все это из них скоро выбили. Нет, у Криббена имелись особые причины не любить того маленького поляка.
— Загляни в середину книги, — предложил Гэйб Эве, и она так и сделала.
Почерк Криббена изменился: он стал более размашистым, иногда напоминая настоящие каракули, — буквы то увеличивались, то становились неразборчивыми. Но смысл записей оставался все тем же, и Эва перевернула еще несколько страниц. Почерк менялся почти драматически, как будто писавший постепенно сходил с ума, а наказания становились все более суровыми и частыми. Вскоре записи стали похожи на бред лунатика. Десять ударов бамбуковой плетью, пятнадцать, двадцать… И имя Стефана Розенбаума повторялось чаще и чаще. Так избивать пятилетнего малыша! Но почему именно Стефан, почему именно он вызывал такую безумную жестокость?..
Как будто услышав мысли Эвы, Гэйб сказал:
— Переверни сразу несколько страниц. Увидишь, как сильно изменился почерк, там вообще местами ничего не понять, как будто Криббен просто лупил пером по бумаге. И поймешь, почему он так преследовал этого малыша Стефана.
Эва стала листать страницы быстрее, не читая отдельных записей, просто вглядываясь в общую картину. И вот она увидела… Это была истинная причина бесконечных издевательств над одним и тем же малышом.
Кривые буквы теперь уже чертила рука, похоже, не управляемая головой. Но слово, заставившее Эву замереть от ужаса, было написано отчетливо, остроконечными заглавными буквами — и это слово просто и доступно излагало причину, по которой Стефана Розенбаума непрерывно терзали: ЕВРЕЙЧИК.
31
Фотография
Буквы были написаны с силой, перо просто вдавливалось в бумагу, как будто писавший был разъярен до предела — нет, он скорее был в расстройстве, в умственном расстройстве, — и презрение, испытываемое писавшим к ребенку, было настолько недвусмысленным, что Эва просто задохнулась от ужаса.
— Как он мог… — Она умолкла на полуслове.
Перси наклонился к ней, положив на стол между ними костлявую мозолистую ладонь.
— Есть, знаете, люди, из тех, что прошли последнюю мировую войну, которые хотели бы все забыть, им не нравится помнить, как в те дни ненавидели евреев. И многие из тех, которые вообще-то порицают уничтожение евреев, все-таки думают, что Гитлер был прав, когда пытался избавить от них Германию. Подобный фанатизм встречается везде, и среди бедных, и среди богатых. Даже некоторые члены королевских семей пожимали руку Гитлеру до того, как началась война.
— Но… но Августус Криббен был учителем! — возразила Эва. — И он являлся опекуном тех детей! Как он мог быть фанатиком? Его прошлое должны были хорошенько проверить в Министерстве образования, прежде чем доверить ему опеку. И мнение о евреях должны были выявить.
— Как? — возразил Гэйб. — Его вряд ли спрашивали, не имеет ли он претензий к иудеям, не так ли? Да если и спросили, он мог просто-напросто солгать.
— Ох, Криббен и его сестрица отлично умели играть роль, тут уж не сомневайтесь, — сказал Перси. — Ими восхищались и их уважали, когда они поселились в Холлоу-Бэй. Они выглядели как истинные праведники, конечно, немножко замкнутые, немножко неприветливые, но в остальном вполне честные и добрые люди, такими их местные и считали. На нашего тогдашнего викария они произвели впечатление, я уж вам говорил об этом, миссис. Старый преподобный Россбриджер верил, что Криббены не могут сделать ничего неправильного. И его, конечно, просто сломали слухи, которые поползли после большого наводнения.
Эва в ужасе покачала головой.
— Но издеваться над маленьким мальчиком просто потому, что тот еврей… Как этот Криббен вообще рассчитывал выйти сухим из воды?
— Да ведь все то, что происходило за этими стенами, держалось в секрете. Кому бы дети могли рассказать? Им не разрешалось встречаться с местными, а если детей и видели — например, когда они утром в воскресенье шли в церковь, — ребята всегда вели себя очень сдержанно, никогда ни с кем не разговаривали. Но они не могли изменить свой вид, не могли скрыть выражение лиц… Конечно, люди вокруг просто думали, что сироты очень послушны, только и всего, глубже никто не заглядывал. Местным просто не хотелось об этом думать, у них и своих забот хватало. — Рука Перси снова упала со стола на колени, старик стиснул кепку, сдерживая внутреннее волнение. — Видите ли, Криббен и его сестрица Магда сильно запугали детей и строго охраняли. Никто не мог бы догадаться о происходящем, разве что сироты вели себя тише, чем местные дети. Криббен даже приказал мне повесить в саду качели, они и теперь там висят, чтобы любой, кто проходит мимо, мог видеть, что дети веселы и играют. Но он их выпускал из дома только по двое за один раз, понимаете, и лишь по воскресеньям. Моя Нэнси рассказывала, что это была идея Магды — выпускать детей в сад. Она знала, в Крикли-холле творится несправедливость, но поддерживала своего брата. Она ведь тоже его боялась. Но ее сердце было каменным. И на свой лад она была даже хуже, чем он, потому что родилась женщиной и ей следовало бы проявлять больше сострадания к сиротам. Ну да, она качала их на качелях, только это больше походило на наказание, если никто не проходил мимо. Она их раскачивала очень и очень высоко, так что дети в конце концов сильно пугались. А Магде это нравилось, да, ей нравилось, когда они кричали и плакали от страха.
Эва закрыла «Журнал наказаний» и положила его на стол. Гэйб обнял жену за талию, видя, насколько она взволнована.
— Так, значит, с ними всеми обращались очень плохо, — мрачно сказала Эва. — Но маленькому Стефану доставалось больше, чем другим, просто из-за того, что он принадлежал к другому народу…
Перси кивнул, потом взял фотографию, что все так же лежала на столе перед ним, и протянул ее Эве.
— Вам стоит только посмотреть на Криббена и его сестру — и сразу поймете, насколько дурными они были. Этот снимок сделан перед тем, как Нэнси покинула Крикли-холл. И вы можете видеть, насколько несчастны сироты.
Эва неохотно взяла фотографию, ей более чем хватало собственного горя, к чему было видеть еще и чужие беды… Ее рука слегка дрожала, держа потрескавшуюся черно-белую фотографию, и женщина почувствовала, как ее сердце начинает биться быстрее… Утро и без того было тяжелым и полным разочарований, а теперь еще и это…
Перси поднялся и обошел стол, чтобы встать рядом с Эвой и видеть фотографию. Гэйб убрал руку с талии жены, хотя и остался рядом. Он уже видел эту фотографию, но она продолжала притягивать его.