Тайна персидского обоза

Любенко Иван Иванович

Неожиданно дозорный на бруствере ударил в набат, и солдаты заняли положенные при нападении места. Капитан вскинул подзорную трубу и скомандовал:

— Караул вон!

Десять человек выступили из укрепления и построились с внешней стороны ворот.

Прошло еще несколько минут, и послышалась новая команда:

— Отставить!

Снова заскрипели ворота, и в крепость вошли казаки, ведущие под уздцы лошадей. На некоторых из них полулежали, обнимая могучие конские шеи, раненые солдаты. Но большая часть была занята висящими через седла и притороченными к ним мертвыми телами линейцев и навагинцев. Убитых было так много, что некоторые лошади везли по два трупа.

Двор в один момент притих. Израненным воинам

помогли добраться до лазарета. Мертвых сняли с седел и положили в один ряд. Одно тело было завернуто в шинель и перевязано веревками. Появился полковой священник. Объявили всеобщее построение. Вышел генерал, а с ним и Самоваров. Казаки приняли строй. Из первой шеренги отделился сотник с перевязанным ухом и, чеканя шаг, доложил:

— Третий взвод первой сотни второго Черноморского казачьего полка в составе сводного экспедиционного отряда прибыл к месту службы. Доставлено тридцать семь убитых и четырнадцать раненых. Среди них: полковник Игнатьев, сотник Рыдва, рядовые казаки и солдаты. Хорунжий Осадчий погиб. Доставить его тело, как и останки восьмидесяти семи казаков третьей сотни Кавказского линейного казачьего полка, не представилось возможным. Остальная часть сводного отряда под командованием штабс-капитана Новикова продолжает выполнение боевой задачи по сопровождению фурштата. Командир взвода — сотник Баратов.

— Спасибо тебе, дорогой ты мой! — едва сдерживая слезы, генерал обнял молодого казака.

— Рад стара…

— Да брось ты, сынок! Брось! Пойдем, расскажешь…

— Полк, вольно! Разойдись! — зычно крикнул генерал и вместе с раненым командиром проследовал в дом. К ним присоединился и Самоваров.

Из рассказа Баратова следовало, что, завидев, как неприятельская конница панцирников подходит к реке, полковник Игнатьев принял на себя командование линейцами и прямо с горы бросился вниз по склону, надеясь изрубить кабардинцев в тот момент, когда те начнут взбираться на отлогий берег. Расчет оказался правильным лишь отчасти… Завидев летящую лавину шашек, партия горцев растянулась по всему руслу реки. Несмотря на огромное количество зарубленных врагов, защитников колонны стали теснить. Учитывая десятикратное превосходство противника, казаки не смогли заставить хищников повернуть и сами перешли к обороне. Это было равносильно смерти. С каждой минутой под ударами шашек гибли десятки линейцев, окруженные стаями абреков. Из почти целой сотни оставалось всего два десятка человек во главе с их бесстрашным командиром, решившим идти до конца. Потом их осталось семеро. Окружив своего отважного начальника, они схватили за повод его лошадь и силой увлекли ее из боя, пытаясь спасти полковника. Вырваться удалось только троим. Игнатьев с разрубленной головой, с пулей в боку, весь залитый кровью, остановил коня, пытаясь, что-то сказать, но… упал замертво. Отряд догнал только один казак, который передал тело командира и рассказал о его подвиге. Изуродованный в бою труп завернули в шинель и обвязали веревками. Но на следующий день и этот храбрый линеец скончался от полученных ран. В той жаркой схватке сотня Игнатьева изрубила более пятисот горцев. Не ожидавшие такого исхода кабардинцы повернули остатки своей конницы назад, и колонна была спасена.

Дослушав рассказ о героической смерти полковника, надворный советник тихо прошел в отведенную ему комнату. Он зажег оплывшую свечу и тяжело опустился на кровать. Зыбкое, печально колеблющееся пламя выхватывало из темноты тени предметов, превращавшиеся воображением в лица недавно ушедших людей: поручика Гладышева, Агриппины и полковника Игнатьева. Они будто силились ему что-то рассказать и объяснить, а он никак не мог их понять. Скоро свеча совсем догорела, и потусторонние блики исчезли. В передней похрапывал дремлющий казак, а в ночной безмолвной степи где-то очень далеко протяжно выл одинокий волк. Стало так тихо, что можно было расслышать писк червяка, точившего дерево. Израненная пулями и частыми набегами крепость погрузилась в беспокойный, некрепкий сон. Вскоре уснул и Самоваров.

20

Расставания

I

Раскисшая от нескончаемых дождей дорога обещала надворному советнику трудный и неприятный путь назад. Осенняя распутица удерживала в своем грязном плену десятки карет и легких колясок.

За крепостью, на солдатском кладбище, полковой священник с раннего утра читал молитвы и, размахивая кадилом, отпевал усопших. Тело Игнатьева было решено отправить в Ставрополь и похоронить там со всеми воинскими почестями.

Обратно Самоваров отправлялся в сопровождении тех же казаков, только теперь за экипажем тянулись дроги со свинцовым гробом, где покоились останки полковника. Весть о его подвиге быстрокрылой чайкой разнеслась по окрестностям, и линейные казаки на постах, завидев укрытый пологом гроб, брали на караул.

Мелкая беспрерывная изморось делала поездку совсем невыносимой, и карета то и дело застревала в непролазном, жидком болоте. Казакам приходилось вытаскивать на руках то дроги, то экипаж, вывязивая колеса из топкой трясины, условно именуемой почтовым трактом.

Ночью неожиданно начался снегопад, укрыв осеннюю распутицу и непролазную грязь белым пушистым одеялом. Дорога слегка подмерзла, и ехать стало значительно легче. В Ставрополь Самоваров добрался утром следующего дня. Повсюду царило оживление. Извозчики меняли коляски на сани, детвора весело играла в снежки, а торговцы дровами и хворостом бойко распродавали оставшиеся с осени запасы топлива. В город пришла зима.

Четверка лошадей вместе с казаками остановилась у дома командующего. За ней подкатили дроги. Надворный советник в сопровождении дежурного офицера вошел во двор. Снова, как в первый раз, он застал генерала за любимым занятием: Георгий Арсеньевич отламывал куски от свежего каравая и кормил оленей. Хлеб был еще теплый, и из него клубами шел пар. Услышав шаги, Эртель повернулся и, обращаясь к Самоварову, заметил:

— Вижу, Иван Авдеевич, дорога-то вас порядком измотала.

— От этого, ваше превосходительство, никуда не денешься.

— Похороны полковника Игнатьева начнутся совсем скоро…

— Вам уже обо всем известно?

— Согласно уставу генерал Турчанинов сразу же отправил в штаб вестового с депешей.

— Ах да, — понимающе кивнул следователь, — военный порядок.

— А когда вы собираетесь назад?

— Я, ваше превосходительство, хотел бы проводить Родиона Спиридоновича в последний путь и сразу же выехать.

— Это правильно, Иван Авдеевич, что решили почтить его память. Я много думал над вашими догадками и, к сожалению, понял, что они вполне логичны, а значит, могли подтвердиться. Героическая смерть полковника, пожалуй, лучший исход в этой таинственной истории с исчезновением золота. Он вряд ли бы вынес эти унизительные допросы и упоминание в них Агриппины. Так что пусть он останется в нашей памяти офицером, с честью выполнившим свой долг.

— Мне иногда кажется, что некая неведомая, потусторонняя сила вмешивается в ход расследования. А сейчас, после смерти Родиона Спиридоновича, все еще больше запуталось…

— И тем не менее вы сделали все возможное…

— Благодарю, ваше превосходительство, за столь лестную оценку моих скромных усилий, и все-таки жаль, что мне не удалось довести это дело до конца. Смею надеяться, господин генерал, что в случае появления каких-либо новостей, имеющих хоть косвенное отношение к пропаже, вы найдете возможность послать мне весточку.

— В этом можете не сомневаться. Ну что ж, Иван Авдеевич, пойдемте, скоро начнется отпевание…