Тайна под дубом
Шрифт:
— Давай пойдем с самого начала, — согласился Толик. Хотя у меня уже голова от этих загадок болит.
— Думаешь, у меня не болит? Я себе и представить не мог, что на каникулах займусь поисками клада, который спрятала собственная бабушка.
— Тащи сюда все рисунки, будем думать.
— Мальчишки разложили на столе все четыре рисунка. Первый — дом, второй — парк, третий — дуб и четвертый — непонятный.
— Может, и этот рисунок не последний? —
— Последний, — уверенно возразил Лешка. — Тут крестик. Значит, клад совсем близко.
— Дом, парк, дуб, линии… — как заклинание, несколько раз повторил Толик. — Дом, парк, дуб…
— Корни! — воскликнул Лешка. — Не линии, а корни! Корни дуба! Клад под дубом, а не на дубе!
— Ну, ты голова! Конечно! Это корни! Видишь, какие узловатые! Как мы сразу не догадались? Значит, завтра отправляемся на поиски! Только как же мы клад раскапывать будем? Чем?
— Ну, чем раскапывают клады? Лопатой, конечно.
— А где мы возьмем лопату?
— А у твоей бабушки ее нет?
Толик с сомнением покачал головой:
— Что-то не замечал никогда. Погоди, пойду спрошу.
Лешка в возбуждении заходил по комнате. Надо же! Близка разгадка! Очень близка!
— Толик в это время спрашивал у бабушки про лопату.
— Есть лопата, — ответила Вероника Аркадьевна. — На даче.
— А дома?
— А зачем? Я здесь грядок не вскапываю.
А мы можем завтра на дачу за лопатой съездить?
— Вот еще придумал! Из-за лопаты в такую даль тащиться. Соберемся спокойно, может, на следующей неделе съездим.
— На следующей неделе? — разочарованно протянул Толик, но настаивать не стал, все равно бесполезно.
Он вернулся в комнату и сказал Лешке:
— Ничего не понимаю. Лопата на даче. Взять ее можно только на следующей неделе. Такое впечатление, что они специально нас мучают, время тянут, чтобы мы подольше клад не нашли.
— Может быть и так. Только мы их перехитрим. Главное, кто нас с лопатой в парк пустит? — Лешка поежился, вспомнив, как дергал его за ухо тот дядька со шлангом. — Раскопать клад мы должны незаметно.
— Это понятно. Но копать-то нечем!
— Надо поискать. Неужели в доме твоей бабушки не найдется какого-нибудь острого предмета, небольшого, но который сможет заменить нам лопату?
— Вот уж не знаю! У бабушки тут сплошной антиквариат. А антикварной саперной лопатки я у нее не видел.
— Задают задачки! — проворчал Лешка. — Хоть бы тогда решать помогали! А то только мешают!
Как-то обидно останавливаться в тот момент, когда раскрытие тайны уже так близко!
— Ладно, не расстраивайся, — обнадежил его Толик. — Утром весь дом перевернем, а что-нибудь взамен лопаты разыщем! Давай ложиться спать.
— Я хочу дневник дальше почитать. Дневник — это не игра, это серьезно. Как ты думаешь, ответит нам кто-нибудь на письмо или нет?
Май, 1943 год.
Сейчас мы догоняем остатки какой-то фашистской дивизии, выбиваем их из сел. Продвигаемся медленно, потому что наш полк пока остается в резерве.
С передовой приносят хорошие вести. Много пленных. Ходят слухи, что даже немецкого генерала захватили.
Я у нашего капитана об этих слухах спросил, а он только сердито отмахнулся и посоветовал не развешивать уши, опытному солдату это не пристало.
Вчера произошел досадный случай — Борису отдавило телегой ногу. Досадный потому, что это не боевое ранение, а в госпиталь теперь все равно отправят.
Как так получилось? Артиллерийское орудие помогал на телегу грузить, лошадь в сторону рванула, телега перевернулась, и нога Бориса осталась под колесом. Все остальные целы и невредимы, а Борис…
Лежит теперь на последней телеге, нога распухла, посинела. Нам бы только до ближайшего госпиталя добраться.
Дни стоят холодные. Заморозки по ночам, трава инеем покрывается.
Сейчас, наверное, все цветет — вишни, яблони, сливы. Померзнет, плодов не будет. Какой у нас сад был! Отцовский еще. Яблоням там уже не один десяток. Теперь и от сада ничего не осталось. Одни головешки. Только в самом углу уцелел куст смородины.
Борис в телеге мерзнет. Ему ведь теперь лишний раз не пошевелиться. Я ему свою гимнастерку отдал, так теплее будет.
Он и брать гимнастерку не хотел. Ты, говорит, закоченеешь совсем.
Чудак! Я-то двигаюсь, а движение согревает. Еле уговорил. Теперь топаю в шинели на голое тело, но это не беда.
Бориса все жалеют. Кто сало ему отдает, кто фляжку, кто курево. А он злится. Не хочет, чтобы его жалели. Он вчера мне так сказал:
— Обидно, брат! Пока отступали, я на ногах был. А теперь наступаем, фрица гоним, а я валяюсь в телеге.
Я уж постарался его успокоить. И конечно, не сказал, что сам не меньше его переживаю. Мы ведь вместе с самого первого фронтового дня.
Я такого друга, как Борис, и не имел никогда. Все вместе. Такая дружба, наверное, только на фронте и бывает.