Тайна рыцарей тамплиеров
Шрифт:
— Не плачь, малыш! — утешал его толстый Эдюс. — Ты еще увидишься с мамой.
Но Арнольд плакал не из-за матери. Ей эта страна нравилась. В первый раз после смерти отца Арнольд увидел радость на ее лице, когда в Лионе они встретились с каменотесами. Радость, конечно, омрачили слезы, но все же это была радость. Она не исчезла даже в тот момент, когда с матерью поздоровался хмурый дядя Арнольда и спросил: «Где мой брат?» Узнав, что Пьера больше нет в живых, он посмотрел на мальчиков испытующим взглядом, словно желая понять, сгодятся ли они когда-нибудь в каменотесы, и сказал:
— Моей хозяйки тоже больше нет в живых, — повернулся и прошел в дом впереди них.
Кухня была темная, но теплая. Обратившись к деверю, мать сказала:
— Арнольд завтра рано утром должен ехать. Тамплиеры хотят взять его к Пайену. Он встретится со своим господином. У тамплиеров работал твой брат.
И так как она поняла, что ему ничего не было известно о тамплиерах, она добавила:
— В Иерусалиме.
Деверь кивнул головой.
— Я хотел бы работать со старшим из твоих сыновей, — сказал он, — потому что он сильнее младшего.
На следующее утро Филипп проводил брата до ворот. Тамплиеры уже ожидали его. Толстый Эдюс подвел к Арнольду его коня, и братья, сжав губы, стали прощаться; они положили ладони на лоб, как это делают мусульмане, и слегка поклонились друг другу.
Когда Арнольд уже сидел в седле, Филипп что-то вынул из кармана и поднес к губам. Это был один из двух маленьких бедуинских рожков, подаренных королем на прощание сыновьям Пьера. «Это для того, чтобы вы не забывали Иерусалим», — сказал им тогда король дружеским тоном.
Филипп затрубил в рог, и Арнольд ответил. И это означало: «Мы никогда не забудем Иерусалим и, когда вырастем, вместе вновь его увидим!»
Господина де Пайена не было в обозе, проезжавшем через горы Лангра. Из Марселя он направился прямо в Труа, столицу Шампани, где 13 января по приглашению аббата из Клерво собрались высокопоставленные духовные и светские лица. В тот же день тамплиеры должны были утвердить устав ордена и право по собственному выбору принимать мужчин в орден Бедных Рыцарей Христовых.
Господин де Пайен спрыгнул с коня и пошел в кафедральный собор. Многочисленные свечи распространяли сладковатый аромат и золотистый свет, которого, однако, не хватало для того, чтобы осветить огромное пространство до самых сводов. Приглушенный шум голосов обволакивал собор.
Жан Мишель, который вел протокол, уже приготовил гусиные перья и разложил их перед собой на кафедре. Он смотрел на собравшихся и видел в первом ряду молодого графа Шампанского, которому дядя передал управление страной, епископа Оксерского, главного аббата цистерцианцев, и рядом с ним — Бернара Клервоского, надвинувшего капюшон на лицо в знак глубокой сосредоточенности. Никто из сидевших рядом не мог нарушить хода его мыслей. Когда же со стороны главного портала стал приближаться звон шпор, он приподнял капюшон и сказал:
— Это господин де Пайен.
Присутствующие встали, не прерывая своих разговоров, и приветственно поклонились вошедшему.
После того как господин де Пайен так же отвесил поклоны во все стороны, он сел рядом с Бернаром Клервоским. Звон колокольчика возвестил о начале заседаний Труаского Собора.
Разговоры тотчас же умолкли. В центр алтарных ступеней встал папский нунций, а слева и справа от него — архиепископы Реймсский и Санский. Нунций поднял руку, чтобы сотворить крестное знамение. Затем последовали слова, которыми он открыл Собор.
Тем временем странный обоз тамплиеров добрался до крепости Шатийон, где они должны были оставаться до утра. Здесь их ожидали. Было условлено, что на следующий день они продолжат свой путь в сторону монастыря Клерво, ибо граф Шатийонский желал передать им продовольствие для монастыря.
Граф Шатийонский велел оруженосцам разместить повозки в сарае и пригласил тамплиеров на скромную трапезу. Его приказы звучали кратко и нетерпеливо, а приглашения — как приказ. И когда он сказал:
— Сегодня вечером пойдем на охоту, — никто не осмелился противоречить.
Трое тамплиеров остались в сарае стеречь ларцы. Когда же шумное общество в окружении свирепо лающих псов возвратилось вечером с охоты, то этих троих сменили господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье.
Арнольд вечером, будучи в дурном настроении, ходил взад-вперед по конюшням. Он предавался ностальгии, ведь замки на Востоке были совсем не такими, как этот, который выглядел чуть лучше конюшни — тесный и грязный; и если посмотреть в зал, то там не было ничего, кроме тьмы. Нигде не стояло курильниц, распространявших ароматы, а под ногами шныряли куры. Слуги кричали друг на друга, не обращая внимания на господ, а дети графа возились в грязи, как щенки.
Как только стемнело, Арнольд заполз к повозкам в сарай. За ними он обнаружил кучу шестов, из которых смастерил себе лежанку. Он был так печален, что не мог даже заснуть. Если бы хоть Филипп был рядом с ним! Арнольд ворочался и смотрел в темноту. Затем услышал голоса рыцарей, стерегущих сокровища, господа сидели у входа на связках соломы. Их беседа успокоила его.
— У нас еще один день пути до болота, — это был низкий голос господина де Сент-Амана.
— Надеюсь, что перед самым концом ничего не случится! — господин де Мондидье вздохнул.
— Тогда бы нам не нужно было девять лет рыться в земле, как кротам, и наш любимый каменотес был бы жив! — прозвучал голос господина де Сент-Омера.
Наш любимый каменотес? Арнольд вздрогнул, напряженно прислушиваясь.
— Вы не смеете так говорить, — сказал господин де Сент-Аман. После этого в течение некоторого времени было тихо. — Каменные ларцы, — наконец продолжил он, — по мне, лучше бы их вообще не открывать.
— Как вы только можете такое говорить! — закричали двое остальных.