Тайна Шампольона
Шрифт:
— Кого вы ищете? — раздраженно спросил Сент-Илер.
— Ученых.
— И что вы от них хотите? — сурово поинтересовался астроном Нуэ.
— Передать им пакет… От Клебера.
— Давайте сюда! — сказал Сент-Илер, отодвигая в сторону Жоллуа, который уже протянул было руку.
Посыльный стал пробираться по центральному проходу, который был недостаточно широк для быстрого шага. Солдат стучал сапогами по мрамору салона гарема Хассан Кашефа, а его сабля задевала за ножки стульев, на которых мы сидели. Мы столпились вокруг него и Сент-Илера, который начал степенно распечатывать конверт. Внимание, которого он так и не смог заполучить во время своего скрупулезного описания египетских рептилий, теперь было ему гарантировано.
Повисло тяжелое молчание.
— Действительно, подписано Клебером.
— Ну же, что там? — взмолился Виллье.
Сент-Илер начал читать про себя.
— Отберите у него пакет! — предложил Жоллуа.
— Франция! — воскликнул Сент-Илер.
— Что — Франция? — спросил Виллье.
— Мы возвращаемся. Мы эвакуируемся из Египта через три месяца.
Сент-Илер отдал пакет одному из тех, кто тянулся к нему, а сам сел, оглушенный этой новостью. Письмо пошло по рукам. Его вырывали у соседа, толкая посыльного, который, задыхаясь в возникшей давке, поспешил удалиться.
— Клебер — наш Мильтиад… [138] А Сент-Илер — его посланец! — воскликнул Виллото.
После отъезда поэта Парсеваля-Гранмезона этот певец то и дело принимался что-нибудь декламировать по любому поводу. В данном случае он имел в виду победу при Марафоне, одержанную греческим генералом Мильтиадом… Сравнение было явно притянуто за уши, поскольку никакой победы над англичанами и турками одержано не было. Для решения нашей судьбы хватило переговоров. Сент-Илеру, напротив, следовало бы знать о печальной судьбе гонца, принесшего весть о победе при Марафоне. Напомню, что этот отважный бегун умер от усталости, едва успев объявить о победе жителям Афин. Сент-Илер всего лишь прочитал послание, но все равно выглядел так, будто его немедленно требовалось уложить, напоить и вынести на свежий воздух.
138
Мильтиад (ок. 550–489 до н. э.) — афинский государственный деятель и полководец, командовавший афинским войском в битве при Марафоне.
Как я уже писал, я сразу же побежал к Фаросу, не пожелавшему слушать усыпляющий доклад о змеях Нила, и стал взахлеб рассказывать ему о предстоящем отправлении, о «Птице», которая ожидала нас в Александрии, и об англичанах, которые должны были нас пропустить… На мгновение я умолк, чтобы перевести дыхание. Этот черт Ле Жансем воспользовался паузой и бросился в свою комнату, откуда притащил четыре чемодана, до отказа набитые и готовые лопнуть по швам.
— Что ты делаешь, Фарос?
— Я не жду, пока судьба сыграет с нами еще раз… Я знаю про капризы Востока. Сегодня судьба к нам благосклонна. Но кто может обещать, что так будет и завтра? Посмотри, как изменился Каир. Тут невозможно стало ходить одному. Постоянно слышишь оскорбления и насмешки; вчера какие-то дети плевались в меня сверху. Достаточно любого пустяка, чтобы умы воспламенились и люди прислушались к Ибрагим-бею, который хочет поднять восстание. На рассвете я пойду вниз по Нилу. И ты пойдешь со мной…
Впрочем, Фаросу пришлось набраться терпения и еще подождать. Наконец, 4 февраля 1800 года, мы поднялись на борт нескольких больших фелук. Они должны были отвезти нас в Александрию, где ожидала «Птица». Но до этого нам пришлось выбираться из центра Каира, продираться сквозь толпу, которая освистывала нас и не скрывала радости, видя, как мы уезжаем (эта новость быстро распространилась по городу). Я сжимал в руке сумку, смотрел прямо перед собой, шел, выпрямившись и высоко подняв голову, до экипажа, который должен был довезти нас до Нила. Во время этой столь же короткой, сколь и нескончаемой поездки я лишь один раз посмотрел на Фароса. Он сжимал зубы. Я опустил глаза. Его руки дрожали, как и мои.
Мы прибыли к пристани, где уже собрался народ. Надо было прорваться сквозь толпу. Дети и женщины пронзительно вопили, что должно были разъярить мужчин. Потом в нас начали бросать камнями. Какой-то солдат вышел вперед и прицелился. Этот жест устрашения дал нам десять минут спокойствия. Но потом одно неловкое движение положило ему конец. Тяжелый ящик упал и раскололся. Содержимое вывалилось на песок — то была коллекция амулетов и скарабеев из красного гранита. На миг толпа притихла, но тут какой-то старик выбежал вперед и, указывая на амулеты, начал плеваться, выплескивая на нас всю свою ненависть. Толпа зароптала — мы явственно слышали этот ропот. Долгие шепотки — единый, тяжелый и тихий вздох, хрип, который чуть не оглушил нас.
«Поднимайтесь на борт!» — заорал капитан. Мы бросили упавший ящик. Отдали швартовы. Фелука сумела наконец-то оторвать нас от берега. «Все берите оружие!..» Так мы покидали Каир.
Караван насчитывал примерно сорок ученых. Содержимое наших чемоданов объясняло, почему мы уезжали первыми.
Фарос вез с собой Розеттский камень, а я — предметы, собранные во время экспедиции в Верхний Египет. Тяжесть нашего груза тормозила нас, да и направление ветра нам не благоприятствовало. Нетерпение и беспокойство становились все заметнее. Утром — кажется, это было 12 февраля — корабль, вооруженный пушками и с французским флагом на корме, вынудил наш караван лечь в дрейф. Судно прибыло из Абукира. Офицер поднялся на борт и оживленно заговорил с нашим капитаном. Фарос бросился на палубу, чтобы узнать последние новости. Он возвратился совершенно убитый:
— Новый каприз Востока. На этот раз — чума. Мы не можем идти дальше…
Нам предложили сойти на берег и временно разместиться на одном из островов. Вещи нам сгружать не разрешили. Фарос отказался оставить фелуку: он опасался новых перемен судьбы. Многие из нас высмеивали его. Это же всего-навсего небольшая задержка…
И действительно, вскоре мы вновь двинулись вперед и наконец прибыли в Александрию. Конечно, время было упущено — уже пришла середина марта. Когда я поздравлял себя с тем, что мы хотя бы не попадем в ужасные зимние бури, Фарос возражал: зато мы не сможем обнять Моргана раньше весны. Неужели все так серьезно? «Каждый день — на вес золота», — повторял он. Я успокаивал себя тем, что наблюдал за прибытием в Александрию других ученых. Наш Институт реформировали, и его члены, оказавшиеся вдалеке от Каира и его безумств, говорили только о скором возвращении.
20 марта небо было лазурным, а море — спокойным. «Птице» оставалось лишь отдать швартовы. Как же приятно было думать, что мы вернемся домой уже к началу лета…
— Перемирие разорвано. Это значит, опять война. Клебер атаковал войска Нассиф-паши. Он захватил лагерь Великого визиря. [139] Мы возвращаемся в Каир…
Первым об этом узнал Контэ — он и распространял повсюду эту новость.
— Наш отъезд отменяется. Клебер требует, чтобы мы снова приступили к работе.
139
24 января 1800 г. был подписан Эль-Аришский договор, согласно которому французы должны были эвакуировать Верхний и Нижний Египет, а также Каир, а потом стянуть армию к Александрии, откуда англичане обязались вывезти французов на родину. Турецкая армия сосредоточилась у Каира двумя лагерями — Юсуф-паши и Нассиф-паши.
Контэ был подавлен. Он тихонько причитал:
— Опять потребуют налаживать производство пороха.
Война — разве мы ради войны приехали сюда?..
Капризы Востока, которых так опасался Фарос, внушили Клеберу уверенность, что он не может уступить туркам. Он повсеместно прекращал перемирие. Затем последовали разногласия с англичанами. Клебер получил письмо от лорда Кейта: [140] тот требовал безоговорочной капитуляции французов. Письмо датировалось январем. Но Восток сделал так, что Клебер получил это письмо лишь 10 марта. Хватило малейшей искры, чтобы воспламенить столь пылкого солдата.
140
Джордж Эльфинстон, лорд Кейт (1746–1823) — английский адмирал, в 1799 и 1801 гг. командовал флотом в Средиземном море; в 1815 г. руководил отправкой Наполеона на остров Святой Елены.