Тайна Шампольона
Шрифт:
Фарос тем временем продолжал:
— Клянусь честью, Розеттский камень — одна из важнейших находок для Бонапарта. Задерживая нас здесь, вы вредите Первому консулу. Когда мы прибудем во Францию и он спросит, почему камня с нами нет, я буду вынужден сообщить ему о ваших махинациях.
Мену побледнел. Не понравиться Бонапарту — это для него было еще хуже, чем сдать Александрию. Он резво вскочил, несмотря на свою дородность:
— Хорошо! Уезжайте. Но вы не сумеете преодолеть блокаду англичан. В лучшем случае, они вас остановят. В худшем — потопят. Таким образом, вы рискуете все потерять и в самом деле не понравиться Бонапарту.
А пожелать нам удачи?.. Об этом не могло быть и речи.
Пятьдесят ученых и художников погрузились на «Птицу». Отдали швартовы. Корабль медленно повернулся и поймал в паруса морской бриз. Туман скрыл берег — от этого создавалась иллюзия, будто мы уже в открытом море. Однако все мы тревожились. Мы стояли на палубе, пристально вглядываясь в линию горизонта. Капитан приказал молчать, поскольку человеческий голос в море слышен очень далеко. Почему же тогда его помощник, стоявший у штурвала, так громко выкрикивал приказы?
— Паруса по штирборту!
Это уже прокричал моряк-сигнальщик. Мы все поспешили к правому борту. Там мы увидели четыре белых паруса и четыре черных корабельных корпуса.
— Английский флаг! — орал сигнальщик.
Таким образом, с этой стороны выход с рейда заблокирован. Капитан поменял курс. Паруса надулись. Мы встали круто к ветру — идеально для набора скорости, но мы не могли удалиться от берега. Мы двигались параллельно англичанам.
Капитан рассчитывал воспользоваться благоприятным береговым ветром. Объяснил, что так мы пойдем быстрее. Его тактика заключалась в следующем: мы станем прятаться у берега до сумерек, а затем поймаем ветер и, пользуясь темнотой, оторвемся от врага. Утром мы уже будем в открытом море под защитой его безграничности. Капитан управлял парусами, а нам оставалось лишь довериться ему и ждать. Два английских корабля отстали очень быстро. Но два других сменили курс и направились к нам, не теряя скорости. В шесть часов вечера прозвучали первые пушечные выстрелы.
— Дерьмо наше дело! — выругался помощник капитана.
— Они слишком далеко, — спокойно возразил капитан.
Ночь никак не хотела приходить, и нам явно предстояло сражаться — возможно, даже утонуть, как предсказывал Мену, если небо не покроет нас внезапно густой пеленой облаков.
— Сука ты морская! — сплюнул старший матрос. — Ты нас все-таки доконаешь.
Так продолжалось часов до десяти или одиннадцати. Нос «Птицы» разбивал поднимавшиеся волны. Если бы «Птица» могла летать!.. Мы ждали, что вот-вот чудовище, открыв пасть, вырвется из черноты, бросится вперед и разорвет нас на части. Мы не чувствовали ни холода, ни соленой мороси. Мы готовы были защищать свою шкуру.
— Луна сегодня белая. Красивая, сволочь.
Помощник капитана смотрел в небо, и небо расчищалось. Облака разрывались в клочья. Наша наилучшая защита предавала нас. Наконец луна появилась во всем своем великолепии и нарисовала на море молочную тень вражеских парусов. Они были в морской полумиле, но больше не шли за нами параллельным курсом. Они приближались.
Вдруг они повернулись, и тут же сотня молний брызнула с их бортов. Грохот оглушил нас, когда железо посыпалось на палубу «Птицы». Над головой я почувствовал жгучее дыхание.
Их орудия еще раз плюнули в нас огнем. Куча цепей, гвоздей и каких-то острых шипов сбила фонари на ахтердеке. Я услышал глухой треск, затем капитан крикнул: «Ради всего святого!
Стреляйте! Стреляйте!» Затем я почувствовал, как опора уходит из-под ног, и потерял сознание, вверяя душу Богу, как наверняка сделал и капитан «Птицы», прежде чем умереть, подобно мне.
— Орфей?.. Орфей!
Надо мной склонился Фарос. Я лежал в каюте капитана.
Увидев окровавленную повязку у него на голове, я спросил:
— Твоя рана опасна?
Фарос улыбнулся:
— Я ударился о потолок этой дрянной каюты, пока тащил тебя сюда.
— А ведь ты невысокий!
Он обхватил меня руками:
— Зато достаточно сильный, чтобы спасти Орфея Форжюри!
— Рассказывай, Фарос! Мы уже в раю?
— С чего начать? С хороших новостей или с плохих?
— Оставь худшее на потом.
— Мы еще живы.
— Значит, мы тонем?
— Пока нет.
— Есть ли погибшие среди ученых?
— Все целы и невредимы, уверяю тебя. Мы быстро сманеврировали, успели повернуться другим бортом. Третий залп англичан весь пришелся в воду. Более того! Перед тем как улизнуть, «Птица» сама дала залп из всех пушек, и один из наших преследователей остался без мачты.
— Браво! А другой?
— Он пошел на помощь первому, но успел нас хорошенько потрепать. Подбил «Птице» крыло. Корабль дал течь. И тогда капитан решил возвращаться в Александрию.
— Не может быть и речи!
Я попытался встать, но у меня сильно закружилась голова.
— Успокойся, Орфей. У тебя голова вдвое больше, чем обычно! Дубовая балка упала на палубу как раз там, где ты стоял.
Фарос дал мне воды. Головокружение прекратилось, лишь какие-то странные барабаны ухали в висках.
— Помоги мне встать.
— Зачем? — вздохнул Фарос.
— Я хочу поговорить с капитаном!
— Слишком поздно, Орфей. Мы уже прибываем в Александрию…
И правда: я слышал крики птиц, верный признак того, что рядом берег. И еще кто-то говорил — говорил громко, несмотря на правила, установленные нашим капитаном. Я прислушался. Я не понимал…
— Но говорят по-английски!
— Командор Сидней Смит на борту. Авария замедлила наш ход. На рассвете англичане нас догнали… «Птица» теперь его трофей, а мы — пленники. Вот это и есть мои плохие новости…
Лорд Сидней Смит, прекрасный солдат, был известен своей ненавистью к Бонапарту. Мы столкнулись с ним под Сен-Жан-д'Акром. В паре с французом Фелиппо Смит сражался на стороне кровавого Джеззар-паши. «Он чокнутый», — говорил о нем Бонапарт. В его-то руки мы и попали.
Палуба «Птицы» был разбита и завалена обломками.
Мертвые моряки лежали, завернутые в куски разорванной парусины. В полдень их сбросят в море. Страх перед чумой укоротит молитвы и прощальные речи. Когда я присоединился к своим друзьям-ученым, собравшимся на ахтердеке, какой-то молодой и элегантно одетый человек направился прямо ко мне.