Тайна старой монеты
Шрифт:
— Здравствуйте. Вы от Веры Петровны? — спросил он, глядя на баул. — Она ничего не просила передать?
— Дима? — изумился доктор. — Ты? Здесь? А как же университет. Позволь...
Сын молча обнял его. Потом посмотрел на отца.
— Да, да, конечно. Вера Петровна просила передать: «Кто делает добро, тот держится за твердую рукоять»... — не очень уверенно сказал пароль доктор. — Так, значит, ты...
— Прости, отец, сейчас не время, завтра заеду домой. Извини, я не могу тебя подвезти. — Он поднял баул и легко вскочил с ним в пролетку.
Доктор еще долго смотрел вдаль сквозь сплошной водяной поток, за которым исчез сын, вздохнул и,
«...Конечно, Голидзе не знал, кто придет на встречу со мной. Неужели Дмитрий бросил учебу... И что с ним будет?..»
Часа через полтора, приняв ванну и переодевшись, он поднимался по истертым ступенькам маленького дома в конце Преображенской.
Доктору искренне обрадовались. Исхудавшая, бледная, но еще более красивая Юлия стремительно шла ему навстречу, раскинув руки. За ней с виноватой улыбкой шел граф. Даже на лице всегда хмурого Порфирия, когда он снимал с доктора в прихожей плащ, обозначилось нечто радостное.
— Милый доктор, наконец-то мы видим вас в добром здравии.
Он коснулся губами ее руки.
— Теперь вы здесь и мои дела, несомненно, пойдут на поправку. — Графиня закашлялась, поднесла ко рту руку с платком.
Они поговорили о пустяках, потом, когда граф покинул их, чтобы закончить деловое письмо, доктор сказал:
— Рискуя навлечь на себя гнев, я все же спрошу: знаете ли вы, что удерживает меня от острого желания припасть к коленям вашим?
— Разумеется, — слабо улыбнулась графиня. — Этикет. А может, моя болезнь?
— Моя профессия.
Графиня приблизилась, положила руки ему на плечи и поцеловала в висок.
— Я вспомнила забавный случай, который рассказывала о своей дальней родственнице моя покойная матушка. У этой родственницы, овдовевшей еще в молодости, на протяжении двадцати лет проводил вечера влюбленный в нее князь. Когда он овдовел, никто не сомневался, что он женится на этой женщине. Но он отказался, сказав: «Где же я стану проводить вечера?» Я думаю, доктор, — лукаво добавила Юлия, — вы любите кого-то другого, а сюда приходите проводить вечера. «Кто в состоянии выразить, как он пылает, тот охвачен слабым огнем», — так кажется, объясняет это итальянская пословица.
Вернулся граф. Юлия позвонила колокольчиком.
— Порфирий, доктор ужинает сегодня у нас. Вели накрывать стол. — И обратилась к гостю: — С вашего позволения я удалюсь. А завтра ждем вас к обеду. Только не вздумайте опаздывать, мне многое нужно сказать вам.
— Как вы находите ее? — спросил граф, когда они остались вдвоем.
Доктор ничего не ответил.
— Знаете, я очень хотел вас увидеть и вместе с тем боялся, — признался граф. — Вы — немой укор остаткам моей совести. Думаете, я не вижу, как вы презираете меня за то, что мы тогда не остались на курорте? Все написано на вашем челе. Но поймите и вы меня. Я и сейчас поступил бы точно так же. Я не могу продать монету. Кстати, мистер Блэйк здесь, приехал надолго сюда по делам фирмы и продолжает осаждать меня.
— Кушать подано, — объявил Порфирий.
Они прошли в столовую, сели за стол, накрытый на три персоны.
— Юлия обычно не ужинает, но просит, чтобы ставили ее прибор, — пояснил граф. — Ты можешь идти, Порфирий.
— Вам не приходила, граф, в голову мысль, что вы не могли, не имели права... — Голос его дрогнул, он отодвинул тарелку. — Побойтесь бога, граф.
Граф согласно кивнул головой, налил херес в хрустальные рюмки.
— Я знал, что вы начнете этот разговор, — признался он. — Поэтому и отправил Порфирия. Вы видели, он удивился, что не нужно прислуживать. Мы обычно кушаем с супругой молча, и нам нечего скрывать от слуг. Вы любите Юлию. Нет, уж извольте выслушать до конца, — остановил он пытавшегося протестовать доктора. — Да и не к лицу вам, честному человеку, говорить неправду. Вы счастливы своей любовью, но ваше чувство, дорогой мой, только потому и живо, что вы, извините, не достигли цели, которую ставят перед собой влюбленные. Между прочим, это обстоятельство свидетельствует о порядочности графини, в коей я никогда не сомневался. Вы признавались когда-нибудь в любви?
— Позвольте... — ошеломленно начал доктор.
— Вы сейчас станете доказывать, что никогда и никому не клялись в вечной любви. — Ироническая улыбка графа свидетельствовала о том недоверии, которое он заранее испытывает к ответу собеседника.
— Нет, почему же, я клялся, и многократно, разным женщинам, но клятвы, которые приносятся любовниками, не навлекают божеского гнева: сам Зевс клялся своей жене Гере, что не сходился с Ио; когда жена застала их вместе, коснувшись Ио рукой, он превратил ее в белую корову. — Доктор откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.
— Любовь, — в голосе графа звучали горькие нотки. — Пустопорожнее и вредное занятие. Простое физиологическое явление облекли во что-то высшее, божественное. Чистая, христианская любовь к ближнему считается достоянием поповских проповедей, а плотская любовь к женщине царит повсюду, задерживая умственное развитие людей, направляя его на ложный путь. А ведь на деле все приходит к единому знаменателю. Возвышенная любовь со временем превращается в тихую дружбу, а чаще — в семейный ад. — Граф помолчал и добавил: — Как, например, у нас...
— Смею не согласиться с таким утверждением, граф, — возразил доктор. — Вы просто давно не брали в руки Евангелие. Вспомните первое послание апостола Павла к коринфянам. — Доктор закрыл глаза и стал тихо читать наизусть: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так, что могу горы переставлять, и не имею любви — то я ничто. И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся и языки умолкнут и знание упразднится...»
Воцарилось долгое молчание.
— Вы глубоко заблуждаетесь, граф, если полагаете, что апостол Павел говорил только о христианской любви. Конечно, он говорил и о любви к женщине, против которой вы так восстаете.
— Признаюсь вам, я не способен на сильное и, тем более, длительное чувство к женщине.
— Вы хотели сказать: к одной женщине, — язвительно бросил доктор.
— Извольте — к одной женщине. Это правда. Горькая, но правда. Мне нравилась женщина, которая стала моей женой, но я был вынужден покинуть из-за нее родину и возненавидел ее за это. Она меня оторвала, как Антея, от матери — земли русской. Я потерял себя. Но теперь я дома и не желаю ей зла. Деньги у меня есть. Может, вы увезете ее в Альпы?