Тайна замка Роксфорд-Холл (Сеанс)
Шрифт:
— Я понимаю — дурно было обманывать маменьку, — говорила я, — но она так долго была несчастна, и, если только она могла бы убедиться, что Элме хорошо на Небесах, я думаю, она могла бы выздороветь.
— Вы не должны себя корить, моя милая. Как знать, возможно, это дух вашей сестры подвигнул вас заговорить ее голосом: вы можете обладать истинным даром, пока еще не подозревая об этом.
— А как я узнаю об этом?
— Чувствуешь… что тебя подхватывает… они такие сильные, порой тебе кажется, что тебя растрясут на кусочки. А после, когда они тебя покидают, такую всю опустошенную… будто сосуд, которым воспользовались, а потом выбросили… Когда я была молодая, как вы, меня наполнял их свет… а сейчас они почти
Она опять погладила мою руку и глубоко вздохнула, а я почувствовала, что слезы жгут мне глаза.
— Но если они к вам не приходят… — отважилась я спросить.
Миссис Визи ответила мне не сразу. По другую сторону изгороди девочки-найденыши собирались во дворе по двое, по трое и по четверо, прыгали через веревочку; казалось, это те же самые девочки, на которых мы с Энни смотрели десять лет тому назад.
— Нам надо помогать людям верить, — сказала наконец миссис Визи, — таким, как ваша бедная маменька. В Лондоне не найдется ни одного медиума, кто бы не притворялся время от времени, и как же это может быть дурно, если приносит утешение тем, кто горюет?
— А… те, кто приходит на ваши сеансы, должны платить деньги?
— Боже упаси, конечно нет, моя милая; мы проводим небольшой сбор потом, и те, кто может себе это позволить, дают — кто сколько может. Но никого, кто в нас нуждается, мы не отвергаем.
Мы помолчали. После паузы я спросила:
— Миссис Визи, а вы сами когда-нибудь видели духа?
— Нет, моя милая, этими моими глазами — никогда. Мой дар не повел меня по этому пути. Но вы знаете, моя милая, в вас есть что-то такое… Я бы вовсе не удивилась, если бы вы оказались избранной.
— Но я вовсе не хочу быть избранной, — сказала я. — Я только хочу, чтобы маменька снова была счастливой.
— Это и есть признак истинного дара, моя милая, не желать этого. А раз уж мы говорим о вашей маменьке, почему бы вам не привести ее к нам на собрание завтра?
— Маменька не выходила из дому уже много лет, — объяснила я. — Но мне самой очень хотелось бы прийти к вам, если можно.
Вот почему на следующий вечер, в половине седьмого, я вышла из дому, сказав маменьке, что у меня болит голова и мне нужно выйти погулять. Она уже снова погрузилась в темную пустоту своего горя, но я не могла рискнуть снова вызывать дух Элмы, пока не увижу, как миссис Визи проводит свои сеансы. Шла первая неделя июня, было совсем светло, но в воздухе уже ощущался вечерний холодок. Дверь в помещение Общества была открыта, я поднялась по узкой лестнице, как объяснила мне накануне миссис Визи, и вошла в полутемную комнату с деревянными панелями по стенам, где занавеси были уже задернуты. Единственным предметом обстановки здесь был большой круглый стол, за которым расположилось примерно с полдюжины человек, в том числе и миссис Визи, которая сидела спиной к камину, где не очень жарко горел уголь. Она тепло поздоровалась со мной, представила меня своему кружку и пригласила сесть напротив себя, между неким мистером Айртоном, по другую руку которого сидела его жена, и пожилой женщиной по имени миссис Ратледж. Была здесь и еще одна пожилая супружеская пара — мистер и миссис Бэчелор, и еще мистер Кармайкл, невероятно толстый человек: несколько его подбородков словно проливались на необъятное пространство жилета. У него были влажные, бледные глаза, и дышал он с негромким присвистом.
Эти люди, как я позднее узнала, были постоянными посетителями сеансов миссис Визи. Вслед за мной в течение нескольких минут появились еще люди: они приходили до тех пор, пока последнее место за столом не оказалось занято; тогда мистер Айртон поднялся с места и закрыл дверь. Затем он предложил нам всем взяться за руки и пропеть «Пребудь со мной».
Миссис Визи говорила мне о «хозяевах» — духах, которые вещают устами медиума, и все же я испугалась и вздрогнула, когда она заговорила грубым мужским голосом. Мистер Айртон приветствовал этот голос, назвав его «капитаном Визи». Послания были совершенно обыкновенные, но трогающие до слез: например, мистеру Кармайклу было сказано, что Люси следит за ним, как всегда, и что его «теперешнее затруднение» очень скоро разрешится. Он отреагировал на это сообщение глубоким свистящим вздохом, почти рыданием, и склонил голову. Каждый из сидящих за столом получил послание, и я могла видеть, как жадно они прислушивались к каждому слову. В послании для меня говорилось: «Элма говорит, ты поступила правильно», и, хотя я знала, что транс миссис Визи притворный (и на самом деле мне показалось, что одно ее веко слегка дернулось, когда она или, скорее, капитан Визи говорил со мной), у меня все равно от этого в горле встал ком.
Она перестала говорить, и я решила, что сеанс окончен, когда ее глаза, которые в течение всего представления были закрыты, вдруг широко раскрылись и, по-видимому, устремились на некий невидимый прочим объект, витающий где-то над столом.
— Элма, — произнес грубый голос капитана, — Элма станет говорить через Констанс.
Присутствующие ахнули все разом и затаили дыхание. У меня на шее под затылком встали дыбом все волоски. Миссис Визи резко вздрогнула и, казалось, осознала, где она и кто ее окружает.
— Мисс Лэнгтон, — хрипло произнесла она, — вы должны делать то, что он велит. Закройте глаза и вызовите образ вашей сестры.
Голос ее был настойчивым, повелительным; я не могла сейчас сказать, притворяется она или нет. Я закрыла глаза, ощущая, как дрожат в моих руках руки моих сотоварищей, и попыталась сосредоточить все свои мысли на Элме. Через какие-то мгновения я почувствовала, как легкая, почти звучащая вибрация поднимается по моим рукам, охватывая все тело.
— Я чувствую силу, — сказала миссис Визи. — Здесь кто-то есть?
«Это всего лишь мурашки, просто руки онемели…» — испуганно повторяла я себе, силой воли пытаясь заставить эту вибрацию прекратиться. Однако мне казалось, что у меня в горле накапливаются слова, грозя задушить меня, если я их не выговорю, и, чтобы помешать этому удушью, я начала напевать голосом Элмы, как делала это накануне, выпевая звуки на мотив гимна «Все светло и прекрасно». И вот, очень медленно, напряжение стало ослабевать, и мои руки перестали дрожать.
— Элма, — сказала миссис Визи, — скажи нам, зачем ты пришла? — Голос ее больше не был хриплым.
— Для маменьки, — пропищала я.
— У тебя есть послание для маменьки?
— Скажите маменьке… — Я замолчала, лихорадочно соображая, что бы такое сказать. — Скажите маменьке… хорошо на Небе. Скажите, пусть приходит сюда, к вам.
— Обязательно скажем. И… ты не хочешь ли поговорить с кем-нибудь еще?
Я не ответила, но принялась снова напевать, стараясь, чтобы мой голос постепенно замирал, словно удаляясь, а через несколько мгновений сделала вид, что проснулась.
Три дня спустя маменька, щурясь и помаргивая, вышла на дневной свет. Хотя ей не было еще и шестидесяти, выглядела она так, будто она моя прабабка: в потрепанном траурном платье порыжевшего коричневого цвета, маменька судорожно цеплялась за мою руку. Выражение ее лица, когда она смотрела вокруг, было растерянным, но странно нелюбопытным, и я вдруг осознала, что она практически не видит ничего из того, на что я ей указываю: она стала такой близорукой, что ее мир сократился до кружка всего в несколько футов шириной.