Тайна Зои Воскресенской
Шрифт:
На всю жизнь запомнил еще один эпизод. Несколько первых встреч мы провели с Зоей Ивановной на ее городской квартире. И вдруг, уже летом, она звонит мне по телефону и предлагает провести очередную встречу в Красной Пахре, где она в то время снимала дачу у вдовы писателя Алексея Мусатова. Со свойственной разведчице точностью объяснила, как проехать в этот дачный поселок… «После второй дорожки поверните направо (тогда мы еще обращались друг к другу на «вы»), увидите дом за большим, высоким забором. Это дача Константина Симонова, а напротив, третья, дача А. Мусатова. Я буду вас ждать». И строго, как она это умела, спросила:
– Сколько времени вам нужно на дорогу?
– Минут сорок – пятьдесят.
– Жду вас ровно через час.
Купив по дороге цветы и торт, я через час въехал в поселок писателей в Красной Пахре и без труда нашел
Расставляя на столе чайную посуду, Зоя Ивановна без улыбки слушала мой восторженный рассказ о моем чуть ли не героическом вторжении в чужой дом. Она не перебивала меня, сервируя стол. Но когда я закончил, строго посмотрела на меня и сказала: «Это не делает вам чести. – Потом помолчала и совсем сухо добавила: – Ни как разведчику, ни как литератору». Можно понять мое состояние. Я готов был, как говорят в таких случаях, провалиться куда угодно.
Года через три я напомнил Зое Ивановне об этом эпизоде. На ее лице разлилась мягкая, женственная улыбка. Затем она погасила ее, строго, как в тот раз, посмотрела на меня, но в глазах по-прежнему прыгали веселые чертики и, не сдержавшись, рассмеялась: «Конечно, негодяй, мало того, что заблудился в двух соснах, чуть было не отдал цветы другой женщине, да еще и расхвастался».
Глава 3. Страницы биографии
«Родом я с Тульской земли, как и мои предки, – пишет Зоя Ивановна, – о которых мне известно только до третьего поколения. Родилась в железнодорожном поселке при станции Узловая, там прошли младенческие годы. Но своей настоящей родиной считаю город Алексин, в котором провела детство. Это волшебный край приокских заливных лугов с запахом полевой клубники, кондового бора с толстым мшистым ковром, где даже в пасмурный день светло от бронзовых мачтовых сосен, красавицы Оки с широким правобережным пляжем тончайшего золотистого песка и крутыми левыми берегами, которые осенью являют собой такую яркую палитру красок, от которой сладко щемит сердце. Ока была богата всяческой рыбой, леса – ягодами и грибами, березовые рощи – птичьими хорами. Шесть десятилетий миновало с тех пор, а я помню каждую излучину реки, большак в лесу, огромную березу на краю железнодорожной насыпи, сосну-колдунью, от которой шла многоступенчатая лестница к железнодорожным путям. И наш бревенчатый домик в зарослях сирени, а зимой утопающий в снежных сугробах, а от калитки до крыльца глубокий снежный коридор. И школа… И первая учительница Мария Павловна Малинина. Она умело и уверенно приобщала нас к миру прекрасного, доброго. Враг зубрежки, приучала к самостоятельной работе с книгой. Затем было много учителей и в гимназии, и в трудовой школе, и в вечерней, но ни одного не запомнила. А Марию Павловну – на всю жизнь.
А первое знакомство с театром произошло встречей с труппой московского Малого театра, приехавшего на гастроли в Алексин. В имении «Борок» у художника Поленова познакомилась с его коллекцией картин. В доме хранились замечательные изделия моей прабабки – крепостной художницы, золотошвейки и кружевницы. Друзьями дома были чудомастера Мышегского завода, кружевные изделия из чугуна их соревновались с изделиями моей прабабки Матрены. На Мышегском заводе была изготовлена решетка вокруг Александровского сада в Москве, украшающая его до сих пор. Мышегские мастера отливали фигуры для Триумфальной арки, что стоит до сих пор на Кутузовском проспекте в Москве.
Все вокруг было подлинно полноценным в прекрасном сочетании творения природы и человеческих рук. И, конечно, мама, мама-труженица, мама-певунья, мама – товарищ наших детских игр и всяческих затей. С ней вперегонки плавали, играли в горелки, скатывались с крутых «дачных» гор на самодельных лыжах, мастерили ледянки, зимними вечерами делали украшения для елки. Весной она будила нас ночью, когда Ока с пушечными выстрелами ломала ледовый панцирь, и мы бежали смотреть и слушать это великое чудо природы, когда огромные пластины льда наползали на быки железнодорожного моста и содрогались его кружевные арки и жалобно гудели. Мама водила нас в березовую рощу слушать соловья, а зимними вечерами бабушка Степанида Ивановна рассказывала сказки и легенды, притчи и предания, большинство которых я потом много позже нашла у Толстого.
В нашей большой бревенчатой столовой по вечерам собиралась молодежь к маме на посиделки. Пели песни, в крещенские вечера топили воск, приносили сонную курицу, которая должна была клевать зерна на перевернутых записках с пожеланиями девушек.
Съели все старые телячьи шкуры, которые много лет висели в сарае. Мама обжигала с них в печке волосяной покров, неделями вымачивала в воде, чистила, скоблила и варила суп. Единственной кормилицей была корова, но нам доставалось снятое молоко, и то не всегда. Сливки, масло и творог предназначались для больного туберкулезом отца…
Революция докатилась до нашего городка эшелонами солдат, едущих с фронта в теплушках, исписанных разными лозунгами. На одних вагонах было написано: «Долой временное правительство», «Да здравствует Ленин! Да здравствует партия большевиков!», на других: «Да здравствует временное правительство! Позор большевикам – пособникам германцев», «Долой войну!».
Вместе с Октябрем в жизнь вошло новое удивительное, сильное и доброе слово «декрет». Люди уважительно увенчали его прилагательным «ленинский». Ленинский декрет о мире – стало быть, конец проклятой войне, а значит, и болезням, и голоду, и разрухе. Ленинский декрет о земле, и с земли снимались помещичьи цепи и ограды, земля становилась общенародным достоянием. Однажды классный руководитель в школе объявил нам, что вышел ленинский декрет о бесплатном детском питании. Это означало конец голоду. Нам стали выдавать ежедневно горячую похлебку и кусок хлеба. В те голодные годы это было спасением не только для детей, но Для всей семьи. Почти каждый день в газетах публиковался какой-то новый «декрет», и он нес людям добро, ограждал ото зла, невзгод, несправедливости. Благословенное, ленинское слово «декрет».
Эти воспоминания необходимо дополнить некоторыми, конспективно изложенными, фактами из ее биографии.
ВОСКРЕСЕНСКАЯ Зоя Ивановна родилась 28 апреля 1907 года в г. Алексине Тульской области в семье железнодорожного служащего – помощника начальника станции Алексино – Ивана Павловича Воскресенского.
В семье было трое детей – Зоя Ивановна и два младших брата: Николай Иванович (1910 года рождения) и Евгений Иванович (1913 года рождения), Николай Иванович погиб на фронте в 1944 году, в Смоленске живет его единственный сын Виктор Николаевич Воскресенский. Евгений Иванович полковник в отставке, всю Отечественную войну прошел сапером, был несколько раз ранен и контужен. В настоящее время живет в Виннице.
Отец – Иван Павлович – умер от туберкулеза в октябре 1920 года. После его смерти мать – Александра Дмитриевна Воскресенская – переезжает с детьми, из которых старшей Зое было 13 лет, к дальним родственникам в Смоленск. Здесь Зоя Ивановна прожила до 1928 года, обихаживая семью в качестве «младшей хозяйки» дома. Ее забота о братьях началась с того, что она вместе с матерью сшила из железнодорожной шинели отца два пальто для маленьких братьев.
Уже в 1921 году, в четырнадцать лет, она начинает трудиться библиотекарем в 42-м батальоне войск ВЧК Смоленской губернии и становится бойцом штаба ЧОН. Маленькая библиотекарша гордится своей работой и особенно тем, что постепенно росло число читателей. В 1923 году Зоя Ивановна становится политруком в колонии малолетних правонарушителей, которая находилась в деревне Старожище под Смоленском. Здесь она проработала всего три года, но в ее памяти сохранилось много волнующих, незабываемых моментов. Один из них, когда старшие ребята из колонии, которым было по 17 – 18 лет (а самой воспитательнице двадцать) совершили кражу продуктов из кладовой. На другой день Зоя Ивановна и заведующий колонией были в Смоленске в губкоме. По возвращении из города на дороге их подстерегали парни из их колонии с топорами и мешками, которые ошибочно считали, что они ездили в Смоленск в милицию жаловаться по поводу кражи.