Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
Заремба скрежетнул зубами, пнув ногой полицейского и сурово спросил:
— Зачем вам понадобились эти ребята?
— Велено их задержать… Ей-богу мы не виноваты… Мы не хотели… Они украли у доктора Зайделя серебряный сервиз… Вчера Зайдель был с нами… Мы не хотели…
Оставив полицейских связанными в кустах, мы пошли дальше. По дороге разговорились с Зарембой. Он сказал, что идет к себе в Каттовицы, где надеется повидаться с женой и маленькой дочкой Еленой.
— А потом — в партизаны. У нас много партизан.
К вечеру мы вышли из соснового леса. Начались поля ржи и картофеля. Юзеф сообщил, что скоро будет река Просна — граница
— Здесь меня и ранили немцы, а отсюда направили в концлагерь. Я не был тут уже четыре года.
Свернув с дороги, поляк поманил нас за собой. Мы вышли к небольшой хатке, приютившейся под старыми липами. У будки люто лаял огромный всклокоченный пес.
— Ты цож, Герман, не впознаешь? А я до цебе в госци. Пани Ядвига! [112] — крикнул Заремба.
112
— Ты что же, Герман, не узнаешь? А я к тебе в гости ( пол.).
На крыльцо вышла полячка с бледным, испитым лицом:
— День добрый, пан!
— Добрый день, пани! Герман мне не познал. А вы, пани Ядвига, памента?
Пани Ядвига напряженно всматривалась в лицо Юзефа.
— Пшепрошам, пан… [113] — замялась она.
— Юзеф, — с улыбкой добавил Заремба.
— Ой, Юзеф! — воскликнула пани Ядвига и, словно подхваченная ветром, слетела с крыльца, прижалась к груди Зарембы.
Когда полячка немного успокоилась, Юзеф показал на нас:
113
— Извините, пан… ( пол.).
— То мои пшемцели россияне. Проше нам дац поесц и нонца пшетуек? Германцив близко нема? [114]
В этот вечер мы впервые после долгих недель сидели за столом, накрытым чистой скатертью, и ели картошку, макая ее в сметану. А самое главное, с нас не спускала внимательных глаз женщина, близкая нам, как родная мать.
Когда утром мы проснулись, чисто выбритый Заремба уже ворочал во дворе столбы, подпирая обветшавшую крышу сарая. Нас снова плотно накормили, а Юзеф выпил даже две стопки водки.
114
— Это мои русские друзья. Ты накормишь и приютишь нас на ночь? Немцев поблизости нет? ( пол.).
Распростившись с гостеприимной хозяйкой, мы двинулись в дорогу. За спиной у Димки висела холщовая сумка с картошкой, солью и небольшим кусочком хлеба.
— Хорошие дела не пропадают, — говорил нам дорогой Юзеф. — С пани Ядвигой я познакомился еще в первые месяцы войны. Наша часть была разбита, и мы рассеялись по лесам. Как-то вечером я прибрел с автоматом к избушке. Я тогда еще не знал Ядвигу. Смотрю: двое гитлеровцев подпалили факелы и — под крышу. Я прицелился, дал очередь из автомата. Они пали, как скошенные. Я сбил пламя с крыши, открываю дом. На полу связанные лежат пани Ядвига и ее ребята… Вот так и познакомились!
— А где ее ребята, дядя Юзеф? —
— Одного германцы убили, другой — в партизанах. Сейчас ему семнадцать.
Мы перешли по деревянному мосту через Просну. Дорога двоилась: одна — на восток, другая — на юг.
— Ну, ребята, пора прощаться, — сказал Юзеф. — Вам идти дальше, а я сверну на Калиш.
— Прощайте, дядя Юзеф! Большое спасибо, что выручили…
— Чего там! — улыбнулся Заремба.
Оглядываясь, мы еще долго видели удаляющуюся фигуру этого народного польского мстителя.
В ПАРТИЗАНСКОМ ЛЕСУ
Теперь они постоянно обращались к своим путевым картам весьма сомнительной достоверности, составленным, главным образом, понаслышке.
Едва мы прошли с полкилометра, как Димка, обернувшись, заметил, что поляк бежит следом и машет рукой.
— Вы знаете, почему я вернулся? — говорил Юзеф, приближаясь. — Я, глупый осел, не сказал вам, что Паппенгейм с Карлом уехали вас искать. Они должны быть где-то в Коло или Конине. Старый немец решил, что вы выйдете к этим городам — иного пути в Россию он не видит. Так что будьте осторожны.
Вот тебе и раз! А мы-то уж думали, что навсегда вырвались из лап Паппенгейма! Неужели придется снова встретиться с нашим заклятым врагом?
Как бы то ни было, но с удочками на плечах, подобрав около Просны старое ведерко, мы шагали вперед, как заправские удильщики.
Плохая изъезженная дорога в рытвинах и ухабах все время шарахалась от Варты и удалялась на юг. У реки снова начинались болота. Достаточно было отойти на шаг влево, как под ногами выступала вода. А тракт все время петлял, и мы вынуждены были свернуть с него на маленькую тропинку, чтобы удалиться от болота, а потом идти параллельно Варте.
Чувствовалось, мы уже не в Германии. Не только разъезженные грунтовые дороги, но и убогий вид запущенных и местами сильно порубленных лесов, мелкие клочки тощей песчаной земли, где трудились женщины, нищие деревни с крохотными избушками и жалким подобием дворов говорили об этом.
«Польское генерал-губернаторство Германской империи» — так было написано на вывеске в одной деревне.
И тут нацисты! Мы махнули на это рукой и пошли прямо через деревню, но при выходе нас задержал польский сотник. [115] Из его объяснений мы поняли, что нас ведут к войту. [116]
115
Сотник — соцкий, лицо по разным поручениям.
116
Войт — старшина в польской деревне.
— Давайте выдавать себя за немцев… — предупредил я ребят. — А Белка пусть разыгрывает из себя глухонемую.
Нас ввели к войту. Краснощекий и пузатый, он читал сквозь очки какую-то бумажку.
— Тут написано — четверо… А их только трое, — снимая очки, проговорил он, обращаясь, видимо, к своему помощнику.
Я понял, о чем говорили поляки, и решил, что уже по всем селам гуляют бумажки, в которых предлагается задержать четырех русских.
— Где у вас четвертый? — спросил войт.