Тайна
Шрифт:
Глория лежала на кровати в измятой мужской пижаме, положив под спину подушку. Кругом валялись поверх покрывала разные журналы. На туалетном столике горела покрытая шарфом лампа. Окна были закрыты ставнями. Еще одна лампа, стоявшая обычно рядом с кроватью, лежала теперь рядом с ней, разломанная на две части. Рядом с тем местом, где раньше была лампа, стояла на полу коричневая пластиковая бутылочка с отпечатанной на машинке этикеткой. На полу блестело разбитое стекло. Том начал подбирать с ковра осколки.
— Ты ведь порежешься, мама, — укоризненно произнес
— Я весь день чувствовала себя такой усталой, что не могла подняться с постели, а потом услышала, как вы с Виктором кричали друг на друга внизу.
Том посмотрел на мать. Глория закрыла лицо руками. Он ухватил как можно больше осколков и положил их в корзину для мусора поверх валявшихся там в несметном количестве использованных белых салфеток. Потом он сел рядом с матерью.
— Мы поссорились, но теперь уже помирились, — сказал Том. Он обнял мать. Тело ее казалось почти бесплотным и одновременно каким-то напряженным. — Вот и все, ничего особенного.
Глория на секунду положила голову на плечо сына, но тут же вздрогнула и отстранилась.
— Не прикасайся ко мне. Я не люблю этого, — сказала она. Том тут же разжал руки. Глория посмотрела на него туманным взглядом и запахнула поплотнее пижамную куртку.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил Том.
— Вообще-то нет. Просто я не люблю ссоры. Я так пугаюсь, когда люди ссорятся.
— А я не люблю слышать, как ты кричишь. Я так ужасно себя чувствую, когда слышу эти крики. Я понимаю, что ничего не могу для тебя сделать.
— Думаешь, мне это нравится? Это случается как-то само по себе. Что-то щелкает внутри, и я перестаю понимать, где нахожусь. Раньше мне казалось, что настоящая Глория ушла куда-то, а мне приходится прятаться внутри ее тела, пока она не вернется. А потом я поняла, что это полумертвое тело и есть настоящая я.
— Но ты ведь не всегда такая, — сказал Том.
— Ты не мог бы выключить проигрыватель. Пожалуйста.
Только сейчас Том заметил, что на портативном проигрывателе, поставленном на туалетный столик, вращается какая-то пластинка. Обернувшись, Том нажал на кнопку, пластинка постепенно остановилась, и тогда он смог прочесть, что на ней написано. Это была та самая «Голубая роза» Глена Брейкстоуна и группы «Таргетс». Том снял пластинку с проигрывателя и поискал среди груды пластинок, лежащих на полу возле кровати, конверт, в котором она лежала. Наконец он обнаружил его почти уже под кроватью. В нескольких местах конверт был порван и подклеен прозрачной пленкой. Том засунул в него пластинку.
— Что он сейчас делает? Смотрит телевизор? — спросила мать, имея в виду Виктора.
Том кивнул.
— И как это он всегда умудряется дать мне понять, что он выше меня, потому что я лежу здесь и слушаю музыку, а он смотрит внизу этот дурацкий телевизор и накачивается виски?
— Тебе ведь сегодня лучше, — напомнил ей Том.
— Если бы мне стало по-настоящему лучше, я бы, наверное, не знала, как себя вести. Глория села повыше и вытянула ноги под покрывалом. При этом несколько журналов слетели на пол. Глория
Том вдруг подумал, что спальня Глории напоминает комнату молодой девушки — проигрыватель на туалетном столике, куча журналов, мужская пижама, полутьма, односпальная кровать. Не хватало только плакатов и вымпелов на стенах.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — снова спросил он.
— Можешь посидеть еще немного. — Глория закрыла глаза. — Ему было стыдно за свое поведение, да?
— Думаю, да, — ответил Том.
Он отошел от кровати и сел на кресло перед туалетным столиком, все еще держа в руках конверт с пластинкой.
— Только что звонил дедушка.
Глория открыла глаза и выпрямилась. Затем она протянула руку к бутылочке с пилюлями и вытрясла две таблетки себе на ладонь.
— Правда? — переспросила Глория, разламывая таблетки пополам и проглатывая одну за другой две половинки.
— Он хочет, чтобы я уехал на Игл-лейк послезавтра. Я могу полететь вместе со Спенсами на самолете Редвингов.
— Спенсы летят на север на самолете Редвинга? — После небольшой паузы Глория спросила. — И ты полетишь вместе с ними?
— Хочешь, чтобы я остался дома? — спросил Том. — Я ведь вовсе не обязан туда ехать.
— Пожалуй, нет. Наверное, тебе лучше вырваться ненадолго из этого дома. На севере тебе будет веселее.
— Ты ведь тоже ездила туда на лето, — сказал Том.
— Я много куда ездила. Я вела совсем другую жизнь, но это продолжалось недолго.
— А ты помнишь ваш дом на озере?
— Это был очень большой дом. Деревянный. Там все дома деревянные. Я знала, кто где живет. Я даже знала, где живет Леймон фон Хайлиц. В тот день, когда мы ездили в Клуб основателей — помнишь, за ленчем? — твой дедушка не хотел, чтобы я говорила о нем. Но я всегда считала его потрясающим человеком.
«Интересно, почему?» — подумал Том.
— Он был очень знаменит, — продолжала Глория.
— И еще я дружила там с одной леди по имени Джанин. Но это еще одна ужасная история. Одна ужасная история за другой — такова вся моя жизнь.
— Ты знала Джанин Тилман?
— Мне о многом запрещают говорить. Вот я и молчу.
— А почему тебе запрещают говорить о Джанин Тилман? — спросил Том.
— О, это не имеет больше никакого значения, — голос Глории звучал сейчас более осмысленно, чем в начале разговора. — Я могла делиться с ней своими секретами.
— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? — спросил Том.
— Четыре. Я долго не понимала, что с ней случилось — думала, что она просто уехала далеко-далеко, чтобы сделать мне больно. Хотела наказать меня.
— А за что ей было тебя наказывать? Глория широко открыла глаза, ее опухшее лицо казалось сейчас почти детским.
— Потому что я плохо себя вела. Из-за моих секретов. Иногда Джанин приходила специально, чтобы поговорить со мной. Она держала меня на руках, а я рассказывала ей свои секреты Я надеялась, что она станет моей новой мамой. Мне по-настоящему этого хотелось!