Тайна
Шрифт:
– Максим, о чем ты? Я не понимаю…
Он садится рядом берет ее руки в свои.
– Я и сам не понимаю, не понимаю…
Она обнимает его, прижимает его лицо к груди.
– Может быть, и не надо понимать, ее уже больше нет, и ничего больше не будет, все прошло, нужно просто успокоиться и жить дальше.
Он поднимает лицо, смотрит пристально и как-то отстраненно, словно в себя.
– Да, да, ты права - ее нет больше, и ничего больше не будет, ничего странного, непонятного…. Все кончилось… Теперь все будет по прежнему, как раньше… Но я хочу, – взгляд его, открытый искренний, теперь обращен к ней, глаза в глаза, - чтобы ты всегда
Стихает за окном ветер, дождь, замерев, повисает блестящими каплями на подрагивающих, отяжелевших от влаги ветвях и листьях, в открытое окно веет сыростью и терпким запахом мокрой земли, шумит море, мерно и протяжно. И просыпаясь ночью, ощущая приятную тяжесть ее головы у себя на плече, и тепло ее руки в своей руке, он чувствует себя счастливым… несмотря ни на что.
Глава пятнадцатая
1
Город встретил его моросящим дождем, опавшей листвой на мокрых тротуарах, нагими силуэтами деревьев, смутно темнеющих в тусклом сером свете осенних сумерек.
После солнечных дней у моря, его ярких и чистых красок, так странно было вновь оказаться в бесцветной унылой повседневности городских будней, похожих друг на друга словно капли дождя, бесшумно стекающие по запотевшему оконному стеклу.
Он тосковал, тосковал по морю, по высокому чистому небу, по тишине… и по Лере. Ему не хватало ее внимательных глаз, прикосновений ее легких рук, осторожных поцелуев. И иногда в самый разгар суетливого, загруженного делами дня вдруг такая тоска охватывала его, что он готов был бросить все дела и бежать, мчаться к ней, к ней и к морю, оставленному вдали, блеснувшему на прощанье чистой лазурью, в тот день, когда он уезжал на поезде, а Лера осталась на пустынном перроне. Они пришли на станцию рано утром, и она, вдруг, не глядя на него, сказала: «Я не поеду… Поезжай один… Я приеду сама…позже… а ты… ты не ищи меня и сюда за мной не приезжай… Я приеду и сама найду тебя… Когда придет время…» Он пытался уговорить ее, но она была непреклонна. «Я приеду позже… Поезжай…. Мне нужно подумать… Мне нужно остаться…»
Он поднялся в вагон, смотрел на нее из окна, надеясь, что она передумает – еще есть время, она может успеть. Но она стояла на перроне, подняв к нему освещенное неярким утренним солнцем лицо, губы ее что-то шептали, она улыбалась, и иногда прижимала к губам пальцы, посылая ему поцелуй.
Поезд тронулся, и ее удаляющаяся фигурка, одинокая и хрупкая, вскоре растаяла на фоне моря, открывшегося во всей своей необъятной ширине.
Он старался забыться за множеством дел и забот, скрупулезно по привычке просчитывая каждый свой шаг, каждый поступок. Он вел прежнюю жизнь, привычную в свой размеренной суете. Работа в офисе, встреча с клиентами, череда важных дел, вереница нужных людей. Но он не переставал думать о ней, он ждал ее каждую минуту, ощущая каждой клеточкой своего тела желание видеть, чувствовать ее.
Она не появлялась. Он не мог с ней связаться, тогда в спешке на вокзале, он и не вспомнил, что ее сотовый телефон так и остался на заброшенном пляже под холмиком влажного песка, и теперь он не мог услышать ее тихий милый голос.
Он не мог нарушить ее запрет и приехать за ней. Что-то в ее словах, в ее взгляде удерживало его от этого. Оставалось только ждать. И он ждал, постоянно оборачиваясь в надежде увидеть ее лицо, не сводил глаз с телефона. Но телефон молчал.
Жизнь шла своим чередом. По-прежнему…
Максим походил вокруг, и больно, словно по покойнику, сжалось сердце…
Нужно начинать новую жизнь.
От Рудницкого он знал - ничего нового в деле Коха не обнаружено, так же, впрочем, как и по делу падения люстры в ресторане «Венеция». В газетах и по телевидению сообщали, что убийца Арсеньева Виктора Борисовича до сих пор не найден, и будет ли найден неизвестно. Колю похоронили, Полина осталась на дне моря. Все, что происходило с ним последнее время, по-видимому, подошло к концу, и теперь, наверное, можно было жить спокойно. Он прислушивался к этому ощущению покоя, странным и непривычным казалось оно первое время.
Нужно было что-то решать со Светланой. Со времени его приезда в город, они виделись один раз, он заехал за своими вещами. Она молча наблюдала, как он ходил по комнате, складывая в чемодан рубашки и костюмы, вслед за ним вошла в его кабинет, постояла у опустевшего, с вывернутыми ящиками, письменного стола.
– Ты решил развестись? – спросила, наконец, взглянув исподлобья.
– Зачем ты спрашиваешь, знаешь ведь сама.
– Может быть, ты еще подумаешь?
– Я уже подумал.
– И что – бесповоротно?
– Бесповоротно, - он усмехнулся.
– Что же мне теперь делать? – она кусает губы.
– Как что? Жить. Я оставляю тебе новую квартиру, ведь эта – квартира моих родителей, да она тебе, насколько я помню, никогда не нравилась, но ты можешь не торопиться, съедешь, когда соберешься, я пока поживу на даче. Машину свою тоже оставь себе, детали развода обговорим позже.
– Значит, ты будешь жить на даче?
– Да.
– Значит, дачу ты оставляешь себе?
– А ты против?
– холодно спрашивает Максим.
– Конечно… – Светлана заметно нервничает. – Я решительно против, – она неприятно хрустит пальцами, - я считаю, что будет справедливо, если загородный дом ты тоже оставишь мне.
Максим удивленно поднимает брови.
– Что?
– Но ведь у тебя есть деньги… думаю, ты сможешь купить себе новую дачу.
– Ты знаешь, если уж говорить о справедливости, будет справедливо, если дом я оставлю все-таки себе, так как я оставляю тебе квартиру, – Максима страшно раздражает, что она втягивает его в этот никчемный, унижающий их обоих разговор.
– Но ведь ты один! Зачем тебе одному такой огромный дом?
– Я не один.
– У тебя есть женщина?
Он кивает утвердительно.
– Быстро же ты утешился! – Светлана поджимает губы.
– Давай прекратим этот разговор, он не имеет смысла.
Она ходит по комнате, ломая руки. Он продолжает складывать вещи, не глядя на нее.
– Может быть, мы попробуем еще раз?
– она смотрит пристально, прищуривая глаза.
– Мне кажется, ты слишком торопишься. Ведь все еще может наладиться.