Тайная алхимия
Шрифт:
Его не было, когда я сама по очереди попрощалась со всеми. Дядя Гарет предложил подвезти меня до станции в фургоне. Он сказал, что едет к переплетчикам и ему по пути, хотя я знала, что на самом деле это едва ли по пути.
— Хотела бы я, чтобы Марк не уходил, — смогла я проговорить спокойным тоном.
— И я тоже, — ответил Гарет. — Но он… он хочет сам проложить дорогу в жизни. Так… так и должно быть.
— Наверное, — сказала я.
Дядя Гарет лучше остальных должен был знать, почему на самом деле уходит Марк, но я не осмелилась задать вопрос из страха выдать себя.
— Ты… ты попрощаешься с ним за меня?
—
Потом мы вылезли, и он вынул мой чемодан с заднего сиденья.
— Что ж, Уна, дорогая, хорошей тебе учебы. Увидимся на Пасху.
— Я приеду, — пообещала я, обняв его. Он не сразу разжал руки.
— С Марком все будет в порядке, — сказал дядя Гарет мне в ухо — тихо, но очень твердо. — Он хороший человек. Вот увидишь. И может быть… когда-нибудь он вернется.
А потом загудел поезд, и мне пришлось поторопиться. Обычно дядя Гарет брал билет на платформу, помогал мне внести в поезд сумки и оставался, чтобы помахать мне вслед.
Но когда я обернулась от билетной кассы, он уже исчез.
Теперь я понимаю, почему дядя Гарет тогда ушел, понимаю, что он хотел спрятать от моих глаз. Но я до сих пор не понимаю, почему ушел Марк. Он так и не объяснил мне причины: твердой человеческой необходимости, желания, страха — чего-нибудь, за что я могла бы ухватиться, что я могла бы понять, с чем могла бы спорить или смягчить. И это кричало и плакало во мне ночью, когда я вертелась в узкой постели в комнате колледжа. Почему? Неужели Марк так сильно любит Иззи? Или так сильно нас ненавидит? Что такого мы сделали? Чего мы не сделали? Почему он ушел?
И когда я написала ему, что дедушка умер и дяде Гарету нелегко, а «Пресс», наверное, придется закрыть, и только Марк может его спасти, то ответа не получила.
Марк возвращается из туалета и видит, что я тянусь за бутылкой белого вина.
— Мне больше не наливай. Вообще-то мне уже не следовало садиться за руль. К тому же мне пора уезжать.
Но он снова опускается на софу, его длинные ноги занимают половину коврика перед камином, как некогда занимали ноги Адама, его лицо позолочено светом огня. И живот мой внезапно стискивает желание, чтобы он остался, чтобы глубокий голос разгонял густой туман молчания в пустом доме, а в моей постели был теплый, дышащий мужчина.
— Я всегда могу вызвать такси, чтобы тебя отвезли домой, — замечаю я, наклонившись вперед, и наполняю его бокал. — Если… если ты сможешь отправиться завтра вместе со мной, я могу за тобой заехать или придумать еще что-нибудь. Но… я тут подумала. Я и вправду должна поехать и повидаться с Фергюсом. Разговор по телефону — совсем другое дело. А ты бы объяснил все куда лучше меня — все насчет Чантри и так далее. Ты можешь рассказать, какие у нас конкретно планы. Ты знаешь все, что требуется. И в общем, и в целом…
— Не говори… не говори мне снова, как я нужен проекту Чантри. Какая удача, что я появился именно сейчас.
— Нет! — восклицаю я. В моей голове, словно фейерверк, взрывается осознание того, что я схватила его за руку. Но прежде чем он снова меня перебьет, я продолжаю: — Дело не в этом. Ты и есть Чантри, «Солмани-Пресс» — все. Разве ты не понимаешь? Ты краеугольный камень, то, что заставляет «Пресс» работать. Без тебя он работать не будет. «Пресс» умрет, и Чантри превратится в модный многоквартирный
90
Яппи — амбициозный молодой человек среднего класса.
Марк молчит, потом медленно вытаскивает свою руку из моей.
Он все еще сердится? Я не должна была упоминать Иззи? Он собирается отказаться? Я все испортила?
— Что ж… — наконец говорит он, и лицо его озаряет улыбка. — Если только ты согласна на взаимную услугу. Я поеду в Шерифф-Хаттон и Понтефракт и поговорю с Фергюсом, если мы сможем поехать также в Лидс, чтобы я смог повидаться с Морган. Я не видел ее целую вечность. — Он выпрямляется, отодвигаясь от меня, но протягивает бокал: — Налей еще немного, а потом я должен ехать домой.
Елизавета — Шестнадцатый год царствования короля Эдуарда IV
Верный своему слову, Энтони писал из Ладлоу каждую неделю, чтобы я всегда могла знать, как растет Нед, как он учится. Энтони рассказывал, что Нед ест и пьет, что говорит и поет, как учится молиться, сражаться и танцевать. Все эти рассказы облегчали ноющую боль из-за отсутствия моего мальчика. Как и обещал Эдуард, письма умеряли мою тоску из-за того, что принц Плантагенет Уэльский живет в Западных марках. То, что принц и его Совет находятся под управлением такого отличного человека, как Энтони, граф Риверс, делало для безопасности королевства столько же, сколько сделали бы полтысячи вооруженных людей.
Его светлость принц уже может прочитать историю о Ясоне и Золотом руне, и я пообещал ему, что, когда мы в следующий раз поедем в Лондон, он сможет посмотреть на мастерскую, в которой была изготовлена его книга. Потому что в его детские годы пресс заинтересует его куда сильнее, чем переписчик, согнувшийся над столом скрипториума, как бы обильно этот переписчик ни разукрашивал страницу золотом и ляписом. Сегодня утром большая любовь принца к рассказам заставила его бросить вызов своему наставнику. Господин Гвилим сказал мне, что принц топнул ногой, услышав, что пора тренироваться у столба с мишенью, которую всадник должен пронзить копьем, и потребовал, чтобы ему дали дочитать рассказ, ведь он еще не дошел до места, повествующего о драконьих зубах…
Я как раз дочитала до этих строк, когда вошла Маргарита.
— Мадам, если мы собираемся добраться до монетного двора архиепископа в назначенный королем час, нам нужно поспешить. И на улице холодно, вам нужно надеть меха.
Я сунула письмо в карман платья и встала.
Таинства науки обещали великие улучшения для государства, а так как за подобные таинства следовало платить, я решила посмотреть сама, что тут следует сделать.
Когда я добралась до монетного двора, Эдуард уже был там, и архиепископ Невилл был так же полон гостеприимства и сознания собственной важности, как некогда его брат Уорик, хотя и с налетом церковного смирения перед Богом, если не перед кем другим.