ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Бежин Леонид Евгеньевич

Тихие игры, предлагаемые мною, - игры с бросанием кубика и передвиганием фишек она сразу решительно отвергала. «Нет, нет, я завяжу тебе глаза, а ты будешь меня ловить!» - кричала она, озорно блестя глазами, нетерпеливо подпрыгивая и с восторгом хлопая в ладоши. Что ж, приходилось согласиться, если даже пророк Мухаммед, добиваясь расположения своей юной супруги Аиши, играл с ней в ее игрушки. И вот я с завязанными глазами, натыкаясь на стулья, слепо вожу перед собой, шарю вытянутыми руками и пытаюсь ее поймать, а она с визгом выскальзывает и прячется.

Иногда мне все-таки удавалось ее поймать, а может быть, ей самой хотелось быть пойманной, хотелось испытать, что из этого получится, и она нарочно упускала

возможность увернуться и оказывалась в круге моих сомкнутых рук. Меж нами снова начиналась борьба: Эмми всячески старалась изобразить, будто попала в мои объятья, я же не допускал этого, и в конце концов она восклицала, срывая с моих глаз повязку: «Нет, это плохая игра. Давай играть во что-то другое».

Мы играли в доктора, и я должен был простукивать и прослушивать Эмми. Ради этого она расстегивала верхнюю пуговицу платья и оголяла плечо, явно ожидая, что я прикоснусь к нему губами и это прикосновение можно будет признать за самый настоящий поцелуй. Но я старательно и добросовестно выполнял обязанности доктора, простукивал и прослушивал. Простукивал и прослушивал, чувствуя, что Эмми готова расплакаться, готова меня возненавидеть, наброситься с кулаками, хотя изо всех сил пытается любить.

Когда и эта игра надоедала, Эмми выдумывала третью. «Вот эта кукла твоя жена. Ты ее очень и очень любишь», - говорила она и сажала передо мной одну из своих кукол, с длинными ресницами и пепельными волосами, одетую в розовое платье. И если я нарочно правдоподобно изображал семейное счастье, целовал и обнимал свою жену, Эмми начинала ревновать и еще больше злиться, становилась совсем несчастной.

Я же про себя думал, что в следующий раз не надо соглашаться на эти игры, а лучше спокойно посидеть за столом и выпить чаю и что мне давно уже пора собираться домой. И еще я думал, что и сам я тоже несчастен и что мы с маленькой Эмми могли бы быть счастливы, наверное, лишь в царстве пресвитера Иоанна.

Глава тридцатая, от которой сохранилось лишь начало, поскольку вся она должна была свидетельствовать против меня на суде

Однажды я все-таки поцеловал Эмми...

Часть третья

ЯЗЫК ПОСВЯЩЕННЫХ

Глава тридцать первая. Оле Андерсон отказывается взять ключ и сообщает об экстренном собрании нашего общества, которое должно состояться завтра

Услышав, зачем мы пришли, Оле Андерсон попытался сохранить выражение гостеприимной любезности на лице, хотя радушная улыбка, с которой он нас встретил, помимо его воли приобретала досадливый и нетерпеливый оттенок. Заметив же, что Цезарь Иванович собирается достать из кармана нечтопредназначенное для него (не хотелось раньше времени опознавать в этом ключ), Оле Андерсон сожалеющим жестом отложил садовые ножницы, которыми подстригал кусты белых роз перед низким, на кирпичных столбиках крыльцом своего дома.

Отложил и воскликнул с выражением притворного испуга или даже ужаса за нас, совершающих на его глазах столь непоправимую и непростительную ошибку:

– О, нет, нет! Только не надо этого! Этого-то, прошу, не надо! Вы поступаете крайне опрометчиво! Я бы на вашем месте тысячу раз подумал, прежде чем вручить мне это!

– Да что тут думать!.. – Цезарь Иванович был явно склонен не к размышлениям, а к действиям.

– А достоин ли я такой чести? Могу ли претендовать? Может, мне не только ключ, но и ржавый, согнутый гвоздь доверить нельзя. Знаете, бывают такие гвозди, которые клещами вытащили из бревна. Да я и сам не раз вытаскивал: клещами под шляпку возьмешь и… Однако для чего я вам об этом рассказываю? Ах да! Для того чтобы подчеркнуть, что даже и такой – нельзя. Казалось бы, никчемный, никому не нужный – только выбросить его. А нельзя, никак нельзя. Это вам доверяют всякие ключи. – Оле скользнул по мне цепким взглядом, отвел глаза и снова скользнул.

– Какие это всякие? – спросил я, чувствуя, что холодею от неприятной догадки, куда он метит.

Тут Оле опустил глаза и высоко поднял брови, изображая некую заминку, вызванную двусмысленностью создавшего положения.

– Ну, я, право, в затруднении, что и ответить. Мало ли их, ключей-то… К примеру, от дома маленькой Эмми, которую вы провожаете после наших собраний.

– Провожаю, раз меня просят. И что из этого? – Я старался не показать, что меткий стрелок попал в цель.

Тут Оле заговорил воодушевленно – так, словно в цель попал не он, а я:

– Но это же знак доверия. Знак того, что вы достойны. Так сказать, можете претендовать.

– На что претендовать? – Я угрожающе двинулся в сторону Оле.

– Это я в фигуральном смысле. Просто сам я претендовать не могу. Не достоин такой чести. Поэтому и говорю, что на вашем месте не стал бы…

Рука Цезаря Ивановича остановилась на полпути к карману, как поезд замедляет ход и останавливается перед семафором, на котором загорелся красный свет.

– Но нас просила Софья Герардовна, и мы ей обещали. Вы же у нее недавно были, - сказал он с надеждой, что все-таки дадут зеленый.

Оле Андерсон снова взял ножницы и стал озабоченно щелкать ими, но все как-то вхолостую, словно парикмахер, который только примеривается, чтобы отстричь выбивающуюся прядь своего клиента.

– Да, я у нее был, но при этом тешил себя надеждой, что мне все-таки доверяют. – Тут он не мог не посмотреть на нас с выразительным вниманием, взывающим к тому, чтобы мы прислушались к его словам.
– Теперь же мне ясно, что я жестоко ошибался.

– Ну, уж вам-то грех жаловаться. Всем известно, что Председатель больше никому не доверяет так, как вам, - произнес я с такой нарочитой безучастностью, которая была способна придать сказанному совершенно противоположный смысл.

Оле явно не понравилась моя безучастность, но он приберег это как повод, чтобы высказать свое недовольство чуть позже, через некоторое время.

– Было, было… доверял когда-то. – Взгляд его пронзительно голубых глаз показывал: что было, то прошло.

– А сейчас что же? – тем не менее спросил я.

– А сейчас не доверяет. – Оле заметил, что все это время лишь зря щелкал ножницами, и переложил их в левую руку, чтобы не возникал соблазн совершать эти бессмысленные действия.

– Да почему вы считаете?.. У вас нет для этого никаких оснований, - произнес я так, словно мне больше всего хотелось, чтобы основания все-таки были.