ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
– Хорошо, - вздохнул охранник, считая нужным не показывать радости того, кто мог благополучно спрятать полученные деньги в карман. – В двенадцать часов я постучу. Будьте наготове.
Охранник не обманул и в полночь, опасливо озираясь, вывел меня из тюрьмы. Прижимаясь к заборам, стараясь не попадать в круги света, падавшие от уличных фонарей, я стал пробираться к дому Софьи Герардовны. Еще издали я заметил, что окно ее светилось: не спала! Я бросил в окно камушек, звякнувший о стекло и скатившийся вниз по карнизу. Занавески раздвинулись: Софья Герардовна пристально, приставив козырьком ко лбу руку, всматривалась в темноту. Увидев меня, она радостно всплеснула руками и показала мне знаками, что идет открывать.
–
– Да, мне рассказала мадам Заречная.
– И что вы об этом думаете?
– Я думаю, что свершилось то, чего мы ждали. Суда нам не миновать.
– А о том, что Вацлав Вацлович?..
– Да, знаю и об этом. Он накануне у меня был. Мы немного поговорили.
– Меня специально к вам послали, чтобы вы что-нибудь объяснили. Мы в полном недоумении. Чего только не идет на ум!
И я поведал ей обо всех наших догадках и предположениях. Софья Герардовна пригласила меня в комнату, суживающуюся к окну, почти без мебели, с низкими потолками. Перед нами юркнула в щель белая мышь.
– Значит, капитан считает, что недостает одного звена, и он абсолютно прав, - сказала она, предлагая мне как гостю единственный стул и водружая руки на его спинку так, словно за этим должно было последовать высказывание того, в чем она окончательно и бесповоротно убеждена.
– Это звено – церковь.
После этих слов Софья Герардовна опустила руки и склонила голову, как бы отдавая себя во власть тех, кто может с ней не соглашаться, но перед кем она будет непреклонно стоять на своем.
– Церковь? Но разве?..
– Я повернулся к ней с растерянностью и надеждой, что она ответит на мой вопрос, прежде чем я его задам. – Я, собственно, против церкви никогда…
– Да, именно церковь. Вернее, те, кто выступают от ее лица, считают себя исполнителями ее воли. Как хорошие кукловоды они скрывается в тени, но все нити у них в руках, и куклы двигаются по их воле.
– Вы полагаете, что в этой истории?..
– Я уверена, что и травля, и этот арест… городские власти были лишь исполнителями. Подумайте сами, хорошопогодников церковь давно приручила, они для нее – послушные куклы. Их устав прекрасно согласуется со всеми церковными установками, недаром принято считать, что на Пасху всегда бывает хорошая погода. И вообще, сияющее на небе солнце, кучерявые облака, птицы, чирикающие на ветках, всегда принимались за символ божьего устройства мира, его благообразия, царящей в нем гармонии – словом, всего того, что по церковному зовется лепотой. Завыванье же ветра, пасмурная мгла, проливные дожди, метель, снежная поземка – все от дьявола, от беса, от лукавого. А тут еще курфюст Пфальцкий и тайна двух младенцев – что это как не ересь! Вот и получается, что для церковных властей мы не Общество любителей плохой погоды, а секта еретиков, а их надо выжигать каленым железом. Еще скажите спасибо, что с вами так мягко обошлись: могли бы сразу и на костер. Представьте: вы привязаны канатами к столбу, вот уже занялись дрова под вашими ногами, от огня все жарче, жарче, удушливый дым не дает дышать, пламя, разгораясь, охватывает вас, опаляет вам грудь, лицо, и вы чувствуете нестерпимую муку…
– Брр! – Я вздрогнул, настолько осязаемо реальной была картина, вызванная этими словами.
Софья Герардовна рассмеялась, довольная, что меня напугала.
– Что, страшно? Теперь вам ясно, почему Вацлав Вацлович?.. Да, он хотел обезопасить... Это был жест, подтверждающий вашу лояльность в глазах церковных верхов. Готовность отречься от пагубной склонности к дождям и ненастью и признать, что весь мир - лепота! Кучерявые облака! Хотя, конечно, эта женщина тоже повлияла… - Софья Герардовна снова водрузила руки на спинку стула, но теперь этот жест означал, что у нее нет никакой уверенности в высказываемой догадке.
– Что-то их по-прежнему связывает. Боюсь ошибиться, но, по-моему, им захотелось снова оказаться на той платформе.
Глава пятьдесят четвертая: меня снова вызывает следователь Скляр
Вернувшись утром в камеру, я застал моих друзей спящими, но не стал будить их, а тихонько, на цыпочках прошел к моей койке и сел, стараясь не скрипнуть пружинами. Прежде чем отвечать на их нетерпеливые вопросы, надо было самому собраться с мыслями, успокоиться и перевести дух. Собственно, что я мог им ответить? Когда мы беседовали с Софьей Герардовной, мне казалось, что я наконец все понял, все мне стало ясно, и я, окрыленный до взвинченности, спешил поведать об этом друзьям. Но затем мой пыл угас, я слегка поостыл, и ко мне вернулось ощущение, что я ровным счетом ничего не понимаю. Да, Софья Герардовна пыталась в чем-то меня убедить: вот и все, что я мог сказать. Пыталась убедить, но что-то важное так и осталось не разъясненным, а может быть, и еще более запутанным.
Поэтому я чувствовал себя виноватым перед друзьями, и мне было досадно, что я их разочарую. С этой досадой и сознанием своей вины я и смотрел на них, мирно и безмятежно спящих. Цезарь Иванович во сне посапывал и причмокивал, свесив голову на грудь (почему-то он спал сидя), пан Станислав присвистывал, лежа на боку, а капитан Вандич издавал горлом орлиный клекот. Я тоже собрался было лечь, но тут дверь приоткрылась, в нее заглянул другой, не знакомый мне охранник с подвязанной рукой, черной пиратской повязкой на глазу и поманил меня согнутым пальцем.
– На допрос, будьте любезны. Велено привести…
Я про себя подумал: «Не слишком ли ранее время для допросов?» – но решил ничему не удивляться, раз уж я нахожусь в тюрьме, и поднялся с койки. Когда я вошел в кабинет, следователь Скляр, сидевший за столом, протянул мне заранее приготовленную ручку, снял с пера волосок, на всякий случай еще раз обмакнул в чернильницу и показал, где расписаться.
– Вот здесь, пожалуйста…
Он вел себя как человек, даже не подозревавший о том, что его действия могут казаться странными и вызывать недоуменные вопросы.
Я кашлянул, напоминая о своем законном праве знать, что я подписываю. Иван Федорович посмотрел на меня, удивляясь, что я медлю с совершением столь простой процедуры, смысл которой столь очевиден.
– Распишитесь в получении и все забирайте. Ваш архив, печать, счета. – Он нервически приподнял газету, накрывавшую то, что по очертаниям могло напомнить наши спрятанные на кладбище баулы.
– Передайте друзьям, что вы свободны. Возвращайтесь все по домам, обо всем забудьте и живите себе спокойно. Радуйтесь жизни, солнцу, кучерявым облакам… - Иван Федорович с изучающим вниманием смотрел на кончики своих ногтей, словно интересуясь, ровно ли они подстрижены.
Я стоял в совершенной растерянности, все еще не зная, как отнестись к услышанному. Тут следователь Скляр привстал над стулом, замер, еще привстал, выпрямился, расправил плечи и по-ястребиному взвился надо мной, словно заподозрив меня в неких тайных умыслах.
– Ах, вам не хватает какого-то звена! Вечно вам не хватает этих звеньев! Вот беда-то! Надо вам как-то помочь… Ну да ладно, помогу, помогу: я добрый. Дельце-то вот в чем… Вот какое, понимаете ли, дельце. Поскольку ваш Председатель… м-да… - он делал лицом какие-то внушительные движения и призывно округлял глаза, наводя меня на мысль, скрывавшуюся в паузах между словами, - то и вы, надо полагать. А то может получиться некрасиво: он – да, а вы – нет.