Тайны древних бриттов
Шрифт:
Теперь нам надо получше уяснить для себя миф о Керридвен и ее котле. Этот котел не может не быть тем же самым котлом вдохновения, о котором говорилось в мифах об Аннуне, куда проникал Артур или Ху. Это тот же самый образ, и описывается он точно так же, и когда мы узнаем, что Керридвен была богиней подземного мира, то идентичность сосудов представляется полной. Ее также порой именуют Огирвен Амхад, «богиней различных семян», что приравнивает ее к Церере, и она действительно предстает британской Церерой.
Вспомним, что когда Гвион невольно испробовал напиток из котла вдохновения Керридвен, то она начала его преследовать. Он превратился в зайца, тогда она стала борзой и погнала
Конечно же весь миф содержит отсылки к ритуалу инициации. Керридвен сначала превращается в собаку. Вергилий в шестой книге своей «Энеиды», описывая то, что дозволено раскрывать из элевсинских мистерий, говорит, что первое, что увидел герой, приведенный жрицами к мистической реке, были собаки. А Плифон в своих записях о магических оракулах Зороастра указывает, что во время празднования мистерий обычным делом было демонстрировать инициату условные призрачные фигуры в образе собак. Собака являлась хранительницей подземного мира, и возможно, во время прохождения инициатом сурового испытания: когда он вступал в мрачные пределы, присутствие собак при этом являлось необходимой символической составляющей церемонии. Диодор, рассказывая о мистериях Изиды, указывает, что перед торжественной церемонией появлялись собаки, и он даже называет жрецов, участвовавших в этих мистериях «собаками», хотя он сам полагает, что греки спутали еврейское слово коэн, священник, со своим собственным словом кюне — собака. Собаку Гвина ап Нудда, британского Платона, звали Дормартх, что значит «врата скорби», так что может создаться впечатление, что животные, представленные в британских мистериях, где-то напоминали классического Цербера и имели подобное же мифологическое значение — исполняли ту же роль, что и порог Прозерпины, к которому приблизился Апулей в ходе своей инициации.
Мы читаем далее, что претендент превращался в зайца — священное животное у бриттов, как это нам известно со слов Цезаря, но возможно, здесь он символизирует великую робость инициата. Этого зайца гонят к реке. Первым обрядом в греческих мистериях было очищение, которое проводилось на берегах рек. Афиняне, к примеру, проводили эту церемонию в Агре на Илиссе — реке Аттики, чьи берега назывались мистическими, а само ее течение — божественным.
Согласно мифу, инициат погружается в реку; выдра здесь, по-видимому, представляет жреца, присутствующего при этих омовениях. Затем преследуемый принимает форму птицы, очевидно дрива — это слово означает одновременно и крапивника, и друида, кстати, в одной из своих книг Талиесин сообщает нам, что однажды он принял образ этой птицы. Его противник принимает образ ястреба, что служит отсылкой к египетской мифологии. Наконец, Гвион превращается в пшеничное зернышко, смешавшись с кучей подобных ему, — именно этот священный образ в наибольшей мере отвечает культу Цереры, или Керридвен, последняя как раз и принимает его в свои недра, откуда впоследствии рождается на свет герой. Смысл этого отрывка, видимо, в том, что инициат пребывал значительное время в одной из оккультных келий или пещер друидического культа, где он должен был следовать строгому дисциплинарному порядку и где он изучал ритуалы и усваивал тайные доктрины Керридвен, в итоге появляясь «возрожденным» во внешнем мире.
Но это описание, вероятно, относится к начальным или малым мистериям. Большие мистерии следовали позднее. После того как инициат заканчивал свое послушничество в келье и снова появлялся на свет из чрева Керридвен, богиня сажала его в рыбачью лодку из ивняка, обтянутую кожей, и пускала в море. Если мы сравним эту процедуру с тем, что имело место в греческих мистериях, то мы обнаружим здесь явное сходство. После того как инициаты проходили через круг малых мистерий, герольд созывал их на морской берег. День, когда это происходило, так и назывался «послушники на море». Послушники усаживались в предназначенные для них суда и отправлялись
Дэйвис (он во многом повлиял на мою интерпретацию этого мифа и был значительно более компетентен, чем некоторые современные специалисты-мифологи, довольно жестоко насмехавшиеся над ним, имея в виду его действительно весьма скучную теорию о том, что все британские мифы следует отнести к «теологии Ковчега») считал, что Гвидднои его сын были соответственно мужем и сыном Керридвен. Это не покажется невероятным, если мы вспомним, что Гвиддно являлся повелителем, а Керридвен — хозяйкой Аннуна. Фамилия Гвиддно была Гаранхир, что означает «высокий журавль» или «гордо вышагивающий человек», о чем упоминалось в главе о Граале, а также еще в одном месте, где указывалось, что бога-быка континентальных кельтов звали Тригаранос, поскольку он носил на себе трех журавлей. В другом месте Талиесин называет Эльфина «повелителем тех, кто носит пшеничные колосья», в более поздний период своей жизни ему пришлось вызволять Эльфина из мощной каменной башни, куда тот был заключен Маэлгуном. Эльфин, несомненно, имеет в какой-то степени солярную природу.
Одна из поэм, приписываемых Гвиддно, рассказывает о ситуации, близкой к описанной. Послушнику предстоит погрузиться в волны, и он поет: «Хотя я и люблю морской берег, я страшусь открытого моря. Вал может накрыть камень». На это верховный жрец отвечает: «Храброму, великодушному, приветливому, щедрому человеку, смело садящемуся в лодку, высящиеся камни бардов станут прибежищем». Именно это утверждал гимн Хейлина, таинственного движителя неба — «до самой смерти этот знак будет в силе». Однако послушник не убежден. «Хоть я и люблю берег, — кричит он, — я страшусь волны. Велика была ее ярость — угрюм наступательный ход. Даже тому, кто выживет, будет о чем сожалеть». Еще раз пытаясь уверить его, Гвиддно говорит: «Приятно пребывать в лоне прекрасной воды. Хотя она и заполняет вместилище, она не потревожит сердце. Моя свита не считает ее наступательной и подавляющей. Если кто пожалел о предпринятом шаге — величественная волна ускорила смерть пустомели; но храбрый, великодушный найдет свою награду в благополучном прибытии к камням. Поведение воды скажет все о твоих заслугах».
Далее к робкому или отверженному соискателю он обращается так: «Твое явление сюда при отсутствии у тебя внешней чистоты есть залог того, что я не приму тебя. Прочь отсюда, унылый! Со своей территории удалил я жалкого мерина. Моей местью клубку земляных червей будет их безнадежное томление по спокойному, приятному месту. Из того же вместилища, которое стало для тебя предметом отвращения, я получил радугу».
Дэйвис считал, что эта церемония проводилась на берегу залива Кардиган, в устье Иствита. В ходе этих ритуалов должны были быть постоянство и чистота сознания неофита. «Древние барды, — замечает он, — в превосходных словах описывают те блага, которые приносят эти обряды. Они считались исключительно важными для человеческой жизни. Через них сообщались священные знания в их величайшей чистоте и совершенстве; того, кто проходил испытание, называли Дедвиддом — «человеком, вновь обретшим разум» или, точнее будет сказать, человеком, возвращенным в реальность. Это почти равнозначно греческому слову Эпоптес, которое означает человека, посвященного в великие мистерии». По направлению прилива и отлива определяли, достоин ли посвящаемый выжить или нет — как было в случае с самим Талиесином.
Талиесин в поэме, прочитанной им сразу же после заключительной церемонии, описывает себя как «трижды рожденного»: первый раз его рождение было связано с его земной матерью, второй — с Керридвен, а последний — с мистической ивовой лодкой. Он говорит, что следствием этого возрождения явилось то, что «он узнал, как верно думать о Боге», а также то, что он стал хранить в себе все священное знание мира.