Тайны древних русов
Шрифт:
Кроме лешего у Велеса есть множество лесных ипостасей — и лихо одноглазое, и оплетай, и прочая нечисть. Но наиболее ярко Велес проявляется в хозяине леса, в том, кого не называли по имени собственному, чтобы не накликать беды, а говорили про него вскользь, будто бы мимоходом — дескать, тот, кто про мед ведает.
Не сказочные драконы и не трехглазые химеры вселяли ужас в палеолитического и неолитического охотника-собирателя, а вполне реальные косматые, волосатые обитатели чащоб, спящие подолгу в холмах-берлогах, вылезающие оттуда будто из-под земли, из самой преисподней, огромные, свирепые, полуслепые после спячки, раздувающиеся в ярости и поблескивающие отсыревшей и сальной шерстью, дико ревущие на всю округу и потрясающие ревом не столько небеса, сколько
Ни у одного божества-чудища: ни у Валы, ни у Велса, ни у Балора — мы не находим этих нескрытых изначальных медвежьих черт. Если они и есть, то, как мы имели возможность видеть, проявляются так нечетко, что сразу и не выявишь их. Но они есть практически в самом первоначальном виде у Волоса-Велеса, предания о котором передали русским славяне, праславяне, протославяне, получившие их, в свою очередь, от ранних индоевропейцев и, судя по всему, от тех общностей, которые существовали до них.
Прийти откуда-то со стороны окультуренный и опоэтизированный Велес, наверное, и мог бы. Но не быть бы ему тогда народным «кумиром», продержавшимся тысячелетия, так как не было случая в истории, когда не элита, а сам народ, живущий от земли, поклонялся бы привнесенному литературно-эпическому персонажу и уж тем более наделял бы его медвежьими чертами. Нет, Велес — божество исконное, глубоко первобытное, сохраненное в первозданной свежести лишь славянами, причем — славянами восточными.
Когда мог появиться на свет доисторический Волос, чьим именем было наречено созвездие Плеяд-Волосынь, сулящих своим блеском удачную охоту на медведя? Шесть тысяч лет назад, десять, двадцать? Неизвестно. Может, именно Волос и было то табуированное, неназываемое имя медведя-чудища? Имя единственного по-настоящему опасного для древнего охотника зверя и обожествленного им. Страшны были волк, вепрь, рысь. Но их можно было как-то «обойти». Сами они также не слишком «навязывались», старались избегать человека. Другое дело — медведь — убийца, вор и разоритель бортей. Вспомните совершенно четко прослеживающуюся связь «волосатости» и Валы с пчелами, медом и прочими характерными вещами. Таких совпадений не бывает.
Медведь, как животное всеядное и не боящееся человека, всегда жил по соседству и всегда что-то «умыкал» или же в отсутствие хозяев выгребал их запасы из дома, кладовок, погребов. Тащил медведь все «награбленное» к себе — по крайней мере, так это виделось, да и должно было видеться, людям. Значит, у него были в «берлоге-пещере-преисподней» поистине накоплены за долгие годы «несметные богатства».
Уволакивал он и людей — это и «смерть», и «Велесовы души». Вот такой складывался в умах образ «пастуха», пасущего в своем «загробном мире» и души людские, и скот.
Большего соперника и противника у человека не было. Волки? Ну, во-первых, волк был в какой-то мере приручен, его потомки уже «служили» собакой у человека. И ему отводились совсем иные роли, о которых мы говорили. В частности, волчьи стаи были объектом подражательства племенной молодежи — «молодых волков-собак». Во-вторых, человек того времени существенно отличался от нынешнего изнеженного и избалованного субъекта. Археологи находят, к примеру, останки загрызенного волками человека — и это не единичный случай, — а вокруг него лежат изуродованные скелеты дюжины волков с переломами хребтов, свернутыми шеями, разорванными пастями и т. д. Человек мог и умел защищаться.
Развеяны, кстати говоря, и представления о том, что первобытные люди жили до 20–25 лет, — представления, оказавшиеся ложными, но укрепившимися в сознании стереотипами. Уже многие годы выкапывают из земли останки людей шестидесятилетнего возраста и более, выясняется, что выживали даже уроды от рождения или калеки, получавшие увечья. Племя давало им и пропитание, и защиту, не бросало на произвол судьбы, как это представлялось нам ранее.
Но вернемся к нашему «чудовищу». Индоевропейский праязык сохранил название и другого обитателя пещер — пещерного льва. Но это «чудовище», также грозное и вполне могшее послужить прототипом для божества, исчезло из мест обитания предков праиндоевропейцев значительно раньше пещерного да и простого медведя, не оставило следа, а возможно, и совместилось с основным прототипом в сознании.
Этимологизация Волоса дает ответы на многие вопросы. В его имени заключены понятия «смерть» и «волосатость». Ведь над поверженным, мертвым медведем-волосом разыгрывались целые ритуальные представления, участники которых обряжались в шерстистые длинноволосые шкуры с «головой»-капюшоном. Отзвуки этих ритуалов попали с прародины и в греческие комедии, само название которых означает «медвежья пляска», и в белорусские «комоедицы», и в новогодние болгарские «Велесовы празднества». Есть они в самой непосредственной передаче и во всевозможных великоросских ряженьях.
Волхвы в медвежьих шкурах — это жрецы Волоса — медведя в первую очередь. Потом уже слово стало более емким, распространилось и на прислужников иных божеств.
С волхвами и Волосом-Велесом связано и понятие «велеть, повелевать» именно в жреческом значении, то есть не просто в смысле «приказать», но в большей степени даже «говорить особым образом», на непонятном для большинства «магическом», «ведовском» языке.
Неотделимы от имени Волоса и «валы» как укрытия. Правда, в более поздних легендах повествуется о том, что валы и, в частности, Змиевы валы были пропаханы кузнецом, который запряг в плуг змея-чудище и гнал борозду-вал до самого моря, где и утопил своего врага. Но это уже позднее, «змеиное» напластование. А в «вале» мы видим древнее «бол» и индоевропейское *uel-. Такие совмещения очень характерны.
Мы не будем специально вникать во все тонкости и детали длительного процесса слияния двух образов — «медведя» и «змея». Скажем лишь, что этот процесс протекал еще на уровне древних праиндоевропейцев: так, следы его заметны в мифологиях почти всех народов индоевропей-ской языковой семьи. Достаточно поздний герой былин — Волх Всеславьевич, например, при всей его, судя по имени, вполне однозначной связи с медведем-волосом или его жрецами, был, по былине, сыном Змея.
Здесь же заметим для полноты сведений, что кроме противников громовержца, чьи теонимы выходят из знакомого нам корня *uel, существует целый ряд «чудищ» с корнем *Budh-. Такие, как древнеиндийский Ахи-Будхнья или уже сильно измененный древнеиранский Ажи-Дахака. Но здесь первое слово нам знакомо, «ахи» или «агхи» — это и есть индоевропейское «змей». Второе же наиболее сохранено опять-таки в славянских языках — это Бадняк, Бодник, олицетворяющие вредоносные начала. На примере греческого Пифона, который, как считают ученые, также выходит из этого корня, мы наглядно видим, насколько первичное звучание изменено в, казалось бы, столь близком Средиземноморье и как оно почти в точности сохранено теми же индоариями, несмотря на впечатляющие расстояния.
Завершая наше короткое расследование-главу, мы выражаем твердую уверенность, что образ праславянского Велеса первичен во всех отношениях. Доказательств тому было приведено достаточно. Но главными, наверное, являются те, что лишь славянские языки сохранили первозданные слова и понятия, причем все — это и «воля», и «власть», и «волосатость», и «валы», и «велеть», и «величие, величина», и «большой», и многие другие, сливающиеся в один образ Велеса-Волоса. Ничего подобного и даже близкого в иных языках в отношении противника громовержца не сохранилось.