Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)
Шрифт:
Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении. Но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостию. Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он проследовал. Через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другое утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостию…» {147}
А вот повествование Шумахера: «Вечером столь
Итак, я снова возвращаюсь в Ропшу, где оставил несчастного императора в печали о бедствиях, в которых оказался он сам и его голштинцы. Окно его комнаты было закрыто зелеными гардинами, так что снаружи ничего нельзя было разглядеть. Офицеры, сторожившие императора, не разрешали ему и выглядывать наружу, что он, впрочем, несколько раз, тем не менее, украдкой делал. Они вообще обращались с ним недостойно и грубо, за исключением одного лишь Алексея Григорьевича Орлова, который еще оказывал ему притворные любезности. Так, однажды вечером, спустя уже несколько дней после прибытия императора в Ропшу, он играл в карты с Орловым. Не имея денег, он попросил Орлова дать ему немного. Орлов достал из кошелька империал и вручил его императору, добавив, что тот может получать их столько, сколько ему потребуется. Император положил монету в карман и тотчас же спросил, нельзя ли ему немного погулять по саду, подышать свежим воздухом. Орлов ответил: „Да“, и пошел вперед, как бы для того, чтобы открыть дверь, но при этом мигнул страже, и она тут же штыками загнала императора обратно в комнату. Это привело государя в такое возбуждение, что он проклял день своего рождения и час прибытия в Россию, а потом стал горько рыдать. При своем появлении в Ропше он уже был слаб и жалок. У него тотчас же прекратилось сварение пищи, обычно проявлявшееся по нескольку раз на дню, и его стали мучить почти непрерывные головные боли.
1 июля по ст[арому] стилю в Санкт-Петербург прибыл курьер с известием, что император нездоров и требует своего придворного хирурга Людерса, а также своего мопса и скрипку. Согласно устному докладу о болезни императора, Людерс выписал лекарства, но их не стали пересылать. Императрица стала уговаривать Людерса и даже велела ему отправиться к своему господину, с которым ему следовало обойтись самым наилучшим образом. Людерс же опасался оказаться в совместном с императором продолжительном заключении и потому некоторое время пребывал в нерешительности. Только 3 июля около полудня ему пришлось волей-неволей усесться с мопсом и скрипкой в скверную русскую повозку, в которой его и повезли самым спешным образом. Примерно в это же самое время император лишился последнего своего слуги – упоминавшегося камер-лакея Маслова. Все было так. Когда император немного задремал, этот человек вышел в сад подышать свежим воздухом. Не успел он там немного посидеть, как к нему подошли офицер и несколько солдат, которые тут же засунули его в закрытую русскую повозку. В ней его привезли в Санкт-Петербург и там выпустили на свободу. Людерс встретил его по дороге. Сразу после увоза этого слуги один принявший русскую веру швед из бывших лейб-компанцев – Швановиц, человек очень крупный и сильный, с помощью еще некоторых других людей жестоко задушил императора ружейным ремнем. О том, что этот несчастный государь умер именно такой смертью, свидетельствовал вид бездыханного тела, лицо у которого было черно, как это обычно бывает у висельников или задушенных. Удушение произошло вскоре после увоза Маслова – это следует из того, что как придворный хирург Людерс, так и отправленный в тот же день в Ропшу придворный хирург Паульсен застали императора уже мертвым. Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, а с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, вследствие чего в Петербурге все точно знали, что именно там произошло.
Нет, однако, ни малейшей вероятности, что это императрица велела убить своего мужа. Его удушение, вне всякого сомнения, дело некоторых из тех, кто вступил в заговор против императора и теперь желал навсегда застраховаться от опасностей, которые сулили им и всей новой системе его жизнь, если бы она продолжалась. Можно уверенно утверждать, что были использованы и другие средства, чтобы сжить его со света, но они не удались. Так, статский советник доктор Крузе приготовил для него отравленный напиток,
3 июля этот подлый человек поехал в Ропшу, чтобы подготовить все к уже решенному убийству императора. 4 июля рано утром лейтенант князь Барятинский прибыл из Ропши и сообщил обер-гофмейстеру Панину, что император мертв. Собственно убийца – Швановиц – тоже явился к этому времени, был произведен в капитаны и получил в подарок 500 рублей. Такое вознаграждение за столь опасное предприятие показалось ему слишком малым, и он пошел к гетману, как для того, чтобы сделать ему о том представление, так и пожаловаться, что ему дают весьма отдаленную часть в Сибири. Тот, однако, не вдаваясь в рассуждения, весьма сухо ответил, что отъезд его совершенно необходим, и приказал офицеру сопровождать его до ямской станции и оставить его, лишь, убедившись, что он действительно уехал» {148} .
Начнем искать подтверждения различиям в первой и второй версиях. Какие из сообщенных Рульером фактов мы в состоянии подтвердить другими источниками? Не считая информации о роли Теплова и попытке отравления, проверке поддаются также сведения о Барятинском и Потемкине, дата происшедшего, состав запрошенного Петром, сцена получения Екатериной известия о гибели супруга.
Рульер пишет, что Барятинский и Потемкин в момент убийства стояли на часах в дверях комнаты императора. Автор не забывает сообщить возраст второго офицера – 17 лет. Отметим сразу, возраст указан неверно. Потемкину к июлю 1762 года исполнилось уже двадцать два года. Откуда почерпнул Рульер ошибку, очевидно. Из письма Екатерины Понятовскому от 2 августа 1762 года, в котором она упоминает «унтер-офицера 17-ти лет по имени Потемкин».
Но эта ошибка здесь не единственная. Увы, но сторожить арестанта мог только Барятинский, ибо он был действительно офицером – подпоручиком л-гв. Преображенского полка, а Потемкин – только вахмистром л-гв. Конного полка, то есть унтер-офицером, что не одно и то же.
В третьем письме Екатерине Петр просит избавить его от присутствия офицеров в комнате, а Екатерина и в письме Понятовскому, и в записках подчеркивает, что выделила в охрану мужа только четырех офицеров. Их имена – Барятинский, Пассек, Баскаков и Чертков. И в том же письме Понятовскому императрица делает четкое различие между терминами «офицер» и «унтер-офицер»: «В Конной гвардии один офицер по имени Хитрово двадцати двух лет, и один унтер-офицер семнадцати лет по имени Потемкин…» {149} Как видим, под офицерами определенно понимаются обер-офицеры. Поэтому Потемкин и не мог стоять в дверях.
Рульер обмолвился, что Петр попросил у жены прислать ему негра, собаку и скрипку. Откуда им взята информация? Из того же письма Екатерины. Почти слово в слово. Императрица пишет старому другу и поклоннику, что муж затребовал у нее «…собаку, негра и скрипку…» А на что опирается рульеровская дата? Оказывается, только на манифест от 7 июля и опять на знаменитое письмо Екатерины Понятовскому. Других подтверждений 6 июля нет. Остается картина приезда гонца из Ропши. Однако и она передана не совсем верно. Согласно Рульеру, Алексей Орлов, прервав обед императрицы, удалился с ней в кабинет, затем та позвала посоветоваться Панина. Между тем сам Никита Иванович Панин рассказал В. Н. Головиной иное: министр уже сидел в кабинете Ее Величества, когда вошедший Орлов сообщил печальную весть в присутствии царицы и вельможи. Причем, если Рульер именует Орлова Алексеем, то Панин – князем. А князь Орлов – это уже Григорий Григорьевич {150} .
Так на чем основаны «анекдоты» Рульера, если из шести поддающихся проверке моментов только два соответствуют действительности, три не находят подтверждения, а один опирается на источники, допускающие различную трактовку? Получается, что на слухах, по которым можно судить о сути события (все-таки Рульер в курсе о пребывании в Ропше Барятинского и Потемкина), но не о деталях. А также на официальной информации – Манифесте от 7-го числа и письме Екатерины С. Понятовскому от 2 августа 1762 года (снабдившего француза возрастом Григория Александровича, характером просьбы поверженного императора). На сем скудный ручеек косвенных и прямых подтверждений правоты варианта Рульера исчерпывается. И мы можем смело заключить. Секретарь французского посольства не проявил должного усердия, дабы выведать правду, а у Екатерины Великой были все основания заявить по поводу его сочинения: «Трудно Рульеру знать, каковы вещи на самом деле» {151} .