Тайны минских перекрестков

Правдин Виктор

– Грузчика Шевцова.

– Чем может нам помешать грузчик?

– Уже помешал. Это он навел ментов на Кузовкова, и, если бы шофер остался жив, хана Вам была бы, уважаемый профессор.

– Но на его месте уже другой. Фамилии пока не знаю. Так вы Кузовкова?..

– Пришлось, Карп Игнатьевич, исправлять Ваши ошибки, потому как рановато Вам на тюремную баланду, дел и на воле по горло.

– Слышал, что Шевцов пропал. Но он запойный, через

неделю появится.

– Больше не появится.

– Вы и его? – вжался в спинку сиденья Сухой.

– Для Вас, Карп Игнатьевич, это наука. Поймите, наконец, какая ответственность на Вас. Это не мы их, это Вы…

Профессор дрожащими руками вытащил из кармана таблетку, положил в рот, закрыл глаза.

– Держите себя в руках, Карп Игнатьевич, – спокойно сказал Колесник, – и имейте в виду: скорую помощь, как Кузовкову, вызывать не будем – лишние хлопоты.

– Вы и меня можете?..

– И я Вас могу, и Вы меня можете. Жизнь мы с Вами выбрали такую.

– Волчья это жизнь, – зло бросил Сухой.

– Не волчья, а по понятиям.

– Выпустите меня, – взмолился профессор. – Мне трудно дышать, не хочу слышать ни о каких понятиях!

– Вот и поговорили, – тяжело вздохнул Колесник. – Теперь Вы всё знаете. Напоследок хочу еще раз напомнить о новых людях на фабрике.

– На место Шевцова пришел новенький. Мне он не понравился, шустрый такой, грузчик, а нос везде сует. Даже в лабораторию пытался что-то принести без всякой на то надобности.

– Вот Вы его, Карп Игнатьевич, и нейтрализуйте.

– Я не могу этого сделать! – возмущенно крикнул Сухой. – Я не убийца!

– Убивать не обязательно, я попросил нейтрализовать на время. У вас в руках столько медицинских препаратов, сами найдите способ. Пора научиться жить без нянек… Или прикажете вновь нам это сделать?

– Нет-нет, я сам, я нейтрализую. Вдруг он ни в чем не виноват!

– Вот и славненько, вот и поговорили. И все же, Карп Игнатьевич, зачем Вам столько денег? Кажется мне, что не только в женитьбе дело. Что, снова проигрались?

– Женюсь – это правда, как правда и то, что снова не повезло в картах. Проигрался, каюсь.

Изолятор временного содержания по улице Володарского. В камере четыре человека. Двухъярусные койки. Ближе всех к окошку (на почетном месте) на верхнем ярусе лежит Князь. Под ним на нижней койке арестованный с книгой в руках. Ему лет тридцать. Лицо узкое, тело мускулистое. В камере жарко. Все арестованные по пояс раздеты. У каждого на туловище татуировки. Два другие

играют в шашки, сделанные из хлебного мякиша. Князь наклоняется с кровати.

– Воробей, ну-ка почирикай про что-нибудь смешное.

– Пусть чего соврет о своих любовных похождениях, – говорит один из шашистов.

– Это можно, – откладывает книгу Воробей. – Вам, господа зэки, анекдот или из жизни фраера?

– Давай из жизни, – откинулся на плоскую подушку Князь.

– Ну, тогда о том, как я был террористом. Этак годков пять тому откинулся после второй сидки. Братва деньжат подбросила, я в Минске и объявился, не запылился: костюмчик в блестку, рубашечка с малиновым отливом, бабочка, штиблеты по последней моде. Прикид, одним словом, кобзоновский, не меньше. В ресторане и присел, да так, что только под утро выплыл. Помню такси, а дальше – провал, черная дыра в башке. А утром обнаружил себя в чем мать родила в огромной кровати. Комната незнакомая, рядом барышня сопит голая. Меня тут как шандарахнет по башке: где я, что за девка, был ли секс?

– Ну чешет, прямо Мопассан. Туфта все, – съязвил один из шашистов. – А ты, – сопернику, – чего коробочку разявил, ходи давай или пять сигарет выкладывай.

– Хрен тебе, а не сигареты, – огрызнулся второй шашист.

– А ну, замолчали! – рыкнул сверху Князь. – А ты, Воробей, подробней, подробней про секс.

– Чего подробней, если фраер девку проспал, – засмеялся один из шашистов.

– Вот и я так в тот момент рассуждал, – продолжал Воробей, – и, чтобы окончательно не ударить лицом в грязь, решил ошибку исправить. Подруга только этого и ждала. Не успели мы разогреться, вдруг входная дверь соскакивает с петель, и в комнату влетает человек семь в камуфляжной форме и в масках. Я и опомниться не успел, а в затылке уже ствол торчит. «Руки за голову!» – кричит какая-то горилла, а мамзель моя как ни в чем не бывало свое кричит: «Продолжай, не останавливайся! – и внимания на них не обращает. – Это все шутки бывшего моего». Какое продолжай, какие шутки, если у виска пистолет, а на руках браслеты – нечем уже, братцы, было продолжать. Да и в мыслях совсем иное: неужели, думаю, чего спьяну натворил? И суток на воле не побыл, не разговелся как след, неохота опять на казенный хлеб, – Воробей замолчал, закинул руки за голову, потянулся. – Ничего нет хуже неудовлетворенной бабы. Смотрю: уже и не баба подо мной – тигрица. Самое время соскочить, да не могу – прижали сверху.

Конец ознакомительного фрагмента.