Тайны московских монастырей
Шрифт:
В 1395 году после вторжения на русские земли Тамерлана великий князь Василий I Дмитриевич просил принести этот образ в Москву. Москва была спасена. Владимирскую не раз приносили с той же целью в Москву, и в честь каждой из этих встреч были установлены церковные праздники: 26 августа – в память спасения Москвы от нашествия Тамерлана в 1395 году, 23 июня – в память спасения столицы от нашествия хана Ахмата в 1480-м, 21 мая – в память спасения Москвы от нашествия крымского хана Махмет-Гирея в 1521 году. Вместе с праздниками возникли
С. Ушаков. Похвала Владимирской иконе Божией Матери. Древо государства Российского. 1668 г.
Приходится пересмотреть современные обиходные представления о названиях улиц. Никольская находилась внутри Кремля и заканчивалась у одноименных ворот. Дальше (по нынешней Никольской) шла вплоть до нынешних Сретенских ворот Белого города собственно Сретенка. Отсюда неизбежная путаница в определении мест тех или иных важных событий. Отсюда предусмотрительная осторожность справочников. Сретенский монастырь действительно был основан в 1397 году, но на ином месте, и, значит, его следов в сохранившихся фрагментах обители искать бесполезно. Но независимо от его местоположения роль монастыря в истории города остается очень большой.
Осенью 1610 года в Москву вступил от имени приглашенного боярами на русский престол польского королевича Владислава иноземный гарнизон, и сразу же в городе стало неспокойно. Москвичи не приняли боярского решения. Враждебно и зло «пошумливали» на торгах и площадях. Стали бесследно пропадать неосторожно показывавшиеся на улицах ночным временем рейтары. К марту 1611 года, когда подходят к Москве отряды первого – рязанского – ополчения во главе с князем Пожарским, обстановка в столице была напряжена до предела.
Для настоящей осады закрывшихся в Кремле и Китай-городе сторонников Владислава у ополченцев еще не хватало сил, но контролировать действия иноземного гарнизона, мешать всяким его вылазкам в ожидании, пока соберется большее подкрепление, они могли.
Сам Пожарский занял наиболее напряженный пункт, которым стала Сретенская улица (та, древняя!). К его отряду примкнули пушкари из близлежащего Пушечного двора (память о нем в названии сегодняшней улицы – Пушечная). С их помощью почти мгновенно вырос здесь укрепленный орудиями острожец, боевая крепость, особенно досаждавшая сторонникам королевича.
Впрочем, день 19 марта не предвещал никаких особенных событий. Снова ссора москвичей с гарнизоном – извозчики отказались тащить своими лошадьми пушки на кремлевские стены, ведь они должны были стрелять по москвичам! Офицеры кричали, грозились.
Никто не заметил, как взлетела над головами жердь – и уже лежал на земле убитый наповал иноземец. Первая мысль солдат – смута обернулась войной. В диком страхе они кинулись, избивая всех на пути, на Красную площадь, начали
Улицы наполнились народом. Поперек них в мгновение ока стали лавки, столы, кучи дров – баррикады на скорую руку. Легкие, удобные для перемещения, они опутали город непроходимой паутиной, исчезали в одном месте, чтобы тут же появиться в другом. И тогда командиры иноземного гарнизона согласились с решением, подсказанным стоявшими на их стороне боярами, – сжечь город. Весь. Немедленно. Рассчитывать на послушание москвичей больше не приходилось. В ночь на 20 марта отряды поджигателей разъехались по Москве.
Памятник Минину и Пожарскому. Фото к. XIX в.
Население и ополченцы сражались отчаянно, избивая поджигателей, и все же беспримерной, отмеченной летописцами осталась отвага князя Дмитрия Пожарского и его отряда.
Пали один за другим все пункты сопротивления. Силы и вооружение были слишком неравными, и наступавший огонь никому не давал пощады. Предательски бежал оборонявший Замоскворечье Иван Колтовской. И только острожец Пожарского продолжал стоять.
«Вышли из Китая многие люди (иноземцы), – рассказывает современник, – к Устретенской улице, там же с ними бился у Веденского острожку и не пропустил их в каменный город (так называлась Москва в границах Бульварного кольца. – Н. М.) князь Д. М. Пожарский через весь день и многое время той страны не дал жечь».
Сопротивление здесь прекратилось само собой. Вышли из строя все защитники острожца, а сам Пожарский «изнемогши от великих ран паде на землю». Потерявшего сознание наспех перевязали в Сретенском монастыре и едва успели вывезти из города к Троице – в Сергиев Посад.
Днем позже, стоя на краю охватившего русскую столицу огненного океана, швед Петрей да Ерлезунда писал: «Таков был страшный и грозный конец знаменитого города Москвы». Швед не преувеличивал. В едко дымившемся от горизонта до горизонта пепелище исчезли посады, слободы, торговые ряды, улицы, проулки, тысячи и тысячи домов, погреба, сараи, скотина, утварь. Гражданская война… Последним воспоминанием о Москве остались Кремль и каменные стены Китая, прокопченные дочерна, затерявшиеся среди угарного жара развалин.
Прошло девять лет. Всего девять. И вот в переписи те же, что и прежде, улицы, те же, что и были, дворы. Спаленная земля будто прорастала скрывавшимися в ней корнями. Многие погибли, многие разорились и пошли «кормиться в миру» – нищенствовать, но власть памяти, привычек, внутренней целесообразности и права собственности, которая когда-то определяла появление того или иного проезда, кривизну переулка, положение дома, диктовала возрождение города таким, каким он только что был, и с какой же точностью!