Тайны народа
Шрифт:
В этот момент падали под ударами римлян последние косы. Моя мать схватила меч в одну руку, в другую белое покрывало, выступила на переднюю часть колесницы и, размахивая белым покрывалом, бросила далеко от себя меч, как бы извещая неприятеля, что все женщины сдаются в плен. Это решение меня удивило и ужаснуло, ибо для этих молодых девушек и молодых женщин, столь прекрасных, сдаться значило не только подвергнуться неволе, но и крайнему поношению, более ужасному, чем порабощение и смерть! Воины, сначала удивившиеся сдаче, ответили насмешливыми улыбками и жестами изъявили согласие. Маргарид, казалось, ждала сигнала. Два раза она взглянула с нетерпением в сторону убежища, где находились
Воины, не понимавшие значения этих действий, глядели друг на друга в недоумении. Тогда моя мать, снова бросив взгляд на убежище, где скрылись Генори и Марта, обменялась несколькими словами с окружавшими ее молодыми девушками, схватила кинжал и с быстротой молнии убила одну за другой трех молодых девушек, стоявших возле нее, которые мужественно подставили под кинжал свою целомудренную грудь. В это время другие молодые женщины убили друг друга уверенной и твердой рукой. Они скатились в глубину колесницы.
В это мгновение вышла из убежища, где спрятали детей во время сражения, Марта, жена моего брата. Она шла, гордая и спокойная, держа на руках обеих своих маленьких дочерей. У передней части колесницы, где находилась Маргарид, стояло запасное дышло, поднимавшееся довольно высоко. Одним прыжком Марта вскочила на край колесницы, и только теперь я заметил, что у нее вокруг шеи была веревка. Конец этой веревки Марта продела в кольцо дышла. Моя мать приняла ее и потянула руками изо всех сил. Марта оттолкнулась, подняв руки, и задохнулась, повиснув вдоль дышла. Но обе ее девочки, вместо того чтобы упасть на землю, висели по обеим сторонам материнской груди, задушенные, как и мать, одной веревкой, которую она обвила вокруг своей шеи, привязав сначала с каждой стороны одного из своих детей.
Все это произошло так быстро и так внезапно, что римляне, сначала оцепеневшие от ужаса, не успели предотвратить эти героические смерти. Они еще не успели опомниться от удивления, когда моя мать Маргарид, убедившись, что все члены нашего семейства умирают или уже умерли у ее ног, воскликнула сильным и спокойным голосом, подняв к небу окровавленный кинжал:
— Нет, наши дочери не подвергнутся поношению! Нет, наши дети не будут рабами! Мы все, принадлежащие к семейству Жоэля, предводителя карнакского племени, умершие за свободу Галлии, соединимся в ином мире! Такое количество пролитой крови, быть можешь, умилостивит тебя, о Гезу!
И моя мать твердой рукой нанесла себе смертельный удар.
Я после всего этого лежал напротив этой колесницы смерти, не видя своей жены Генори. Она вошла в убежище, где были мои двое детей и, вероятно, покончила с собой подобно своим сестрам, сперва убив моего маленького Сильвеста и маленькую Сиомару. У меня сделалось головокружение, мои глаза были закрыты, я чувствовал, что умираю, и от всей души благодарил великого Гезу за то, что он не оставил меня одного здесь на земли, когда все мои родные и близкие переселились вместе в неведомый нам иной мир.
Но нет, я должен был все-таки очнуться снова здесь, на земле, я выжил, несмотря на все страдания.
Глава V
После того как на моих глазах моя мать и другие женщины нашей семьи, бывшие в боевой колеснице, бросились убивать себя, чтобы избежать позора и унижений рабства, потеря крови окончательно лишила меня чувств. Довольно долго я пробыл без сознания. Придя в себя, я увидел, что лежу на соломе в большом сарае вместе
Моим соседом был бледный, худой старик, совершенно седой. Залитая кровью повязка до половины покрывала его лоб. Он сидел, опершись локтями о колени и закрыв лицо руками. Видя его раненым и пленным, я решил, что он галл. И я не ошибся.
— Добрый старик, — спросил я, слегка трогая его руку, — где мы?
Старик обратил ко мне свое угрюмое лицо и, взглянув на меня с участием, сказал:
— Эго твои первые слова в продолжение двух дней.
— В продолжение двух дней? — повторил я с изумлением, никак не ожидая, что могло пройти столько времени после Ваннской битвы, и стараясь собраться с мыслями. — Возможно ли, уже два дня как я здесь…
— Да, ты был все время в бреду и, по-видимому, не сознавал, что происходит вокруг тебя. Доктор, перевязавший твои раны, дал тебе какое-то питье. .
— Теперь я вспоминаю это, но очень смутно… Припоминается мне еще какое-то путешествие в повозке…
— Да, чтобы с поля сражения добраться сюда. Я был вместе с тобой в повозке.
— Где же мы теперь?
— В Ванне.
— А наша армия?
— Разбита…
— А наш флот?
— Уничтожен…
«Бедный мой брат! Него храбрая жена Мерое! Оба они тоже погибли!» — подумал я.
— А Ванн, где мы теперь, — снова обратился я к старику, — во власти римлян?
— Как и вся Бретань, по их словам.
— А вождь ста долин?
— Он скрылся в Аресских горах с несколькими всадниками. Римляне ищут его, — отвечал старик и, подняв глаза к небу, произнес: — Да помогут Гезу и Теутатес последнему защитнику Галлии!
По мере того как я ставил эти вопросы, мысли мои, довольно сбивчивые, понемногу прояснялись. Когда же я вспомнил битву у боевой повозки, смерть матери, отца, брата Микаэля, его жены, детей, наконец, почти несомненную смерть моей жены Генори и моих детей… Потеряв окончательно сознание, я не видел, чтобы Генори вышла из крытой части повозки. Я полагал, что она там убила себя и обоих детей. Вспомнив все это, я невольно испустил громкий крик отчаяния и, чтобы спрятаться от дневного света, бросился лицом в солому.
Мои вопли раздражили одного из полупьяных сторожей, и сильные удары плетью, сопровождаемые проклятиями, посыпались на мою спину. Забыв боль от стыда, что меня, Гильхерна, меня, сына Жоэля, бьют плетью, я быстро, несмотря на слабость, вскочил на ноги, чтобы броситься на сторожа, но цепь, натянувшись от этого порывистого движения, удержала меня.
Я пошатнулся и упал на колени. Сторож, оставаясь на приличном расстоянии, удвоил удары, стегая меня в лицо, грудь, спину. Прибежали другие сторожа, бросились на меня и надели мне на руки железные кандалы.